Валерий Исаев - На краю

Помучился председатель, помучилась Конопляновка, только дело пошло.

Много воды утекло с той поры. Теперь в гости из Боровского в Конопляновку люди ходят — породнились, отчуждение тех времен позабыли. А поначалу нелегко было — какие драки были в луговине под Застругой. Ночами из тех голодных деревень приходили в Конопляновку с кольями да вилами, хлеба требовали.

Выдюжил Павел Иванович то время, выстоял… потому что народ за ним шел, умел он его на дело поднимать без крику, без шуму. Что косить станет — куда деваться, он косит, а ты что ж, стоять будешь? Вставай рядышком, бери косу — председатель далеко ушел, эка махает косой — приглашает и тебя так же. И как не хотелось иной раз, как не моглось, а только вставали мужики, брали косы — шли следом. А уж потом хватятся — где он, наш «первый», а его и след простыл. Он в другом месте тем же макаром людей на другое дело заманивает. Вот так!

Потом поотменяли налоги, которые душу тянули. Оно и вовсе полегчало. Жить бы да жить — а тут, бац, собрание в Колошках.

В тот день позвонили из района — собирай, Павел Иванович, народ — собрание будет, каких ты еще не видал. «Сам» приедет, все районное начальство, молодых специалистов тебе привезем — первый сорт ребята! Известное дело — приготовились как следует. Такое не часто бывает, чтобы все начальство сразу в гости пожаловало в Конопляновку. Лето было, прикинули — в церкви всем колхозом не поместиться, Павел Иванович и предложил тогдашнему правлению, что, если прямо в Отрадном, в Колошках — в самом начале леса, на поляне — хорошее место. По обе стороны лес стоит. Слово в том месте, скажи, тихое — эхо отзовется. Начальству не придется напрягаться.

Собрался народ. Все чин чинарем. Начальство ждет. Человека в правлении оставили надежного, чтоб встретил, а потом, значит, и проводил гостей в Колошки, где вся деревня собралась. Начальство ждать себя не заставило — явилось вовремя. И началось тут тогда такое, отчего и по сей день душу воротит у председателя. «Сам» — тот без всяких проволочек как приехал, так встал за стол с красной скатертью, поглядел виновато в сторону Павла Ивановича. Захолонуло сердце у председателя, почуяло недоброе. Мог бы и догадаться еще по звонку из района. Видно, и вправду остарел — мысли такой не было. А тот и повел с места в карьер: «Собрались мы здесь, чтобы с почестями и наградами и добрыми словами, которых, говорит, у нас у каждого много накопилось в адрес уважаемого нашего Павла Ивановича…»

А сам будто боится глядеть в сторону Павла Ивановича, а глянет — так такой жалостливый взгляд становится, что тошно. Говорил он, а Павел Иванович уже прикидывал, кого же «выберут» на его место. Вот этого — нет, плюгавый какой-то, того — молод больно. Пилюгина Матвешку? Ну куда его. А как ни крути ни верти, похоже, скорее всего Пилюгина — свой он тут. И не заметили, как академию в Москве закончил, как из отцовских портков в свои перебрался… Про остальных Павел Иванович не знал.

А «сам» заливался соловьем, хвалил да отвешивал поклоны в сторону председателя…

Не слушал его Павел Иванович. Замерло сердце, глаза пеленой затянуло, как ряской, притаился, сидит.

Много чего говорили. А потом представили и нового председателя — Гарбузова Николая Андреевича. Это Павел Иванович прослушал с жадностью. Кто ж такой Гарбузов? Кто он, этот Николай Андреевич? Поди знай. Но «сам» пояснил, что он выпускник академии и что вот «три богатыря» порешили приехать к ним в колхоз и начать тут новую жизнь, основанную на самых последних достижениях современной науки и техники, что все они, сказал он, получили очень хорошие дипломы за свое учение.

Диплома у Павла Ивановича не было. Не до дипломов ему было в Конопляновке. Какие тут дипломы, когда… Да ладно, что старое ворошить. Может, оно и лучше будет — по науке, по-ученому.

Понимал вроде бы он такую необходимость, да кабы только не с ним это все случилось. А то ведь, дорогой Павел Иванович, давай, стало быть, слазь, ступай на все четыре стороны…

«Гарбузов Николай Андреевич, кто за?» — услышал он. Зыркнул исподлобья вокруг, чего мог увидеть, не оборачиваясь, увидал: только руки начальства и поднялись в гору. Никто из конопляновцев руки не поднял, кроме деда Пилюгина. Да и та взметнулась было на радости, а потом медленно, будто подранок, и опустилась.

— Ну товарищи, дорогие… — снова расслышал Павел Иванович голос «самого», и сладко стало на его душе, слеза на глаза накатила соленая — стала драть щеку. И не тереть же при всем народе глаза — сидел, терпел ее, едкую.

— Ну так как будем? Нельзя так, товарищи…

— Пущай хочь поучится покаместь у Павла Ивановича, — забалаболил пересохшим взволнованным ртом откуда-то сзаду дед Жигула, — что ж так-то сразу…

— Пущай, пущай, а там поглядим. Молодой шибко…

— Ну так кто за то, чтоб не сразу, а поучился… — ухватился за те слова начальник.

А через два дня на председательской пролетке уже сидел Гарбузов и погонял мерина с закровавленным глазом, проносясь серединой улицы по Конопляновке, подымая высокую начальственную пыль… Павла Ивановича сделали конюхом на конюшне — должность по тем временам не маленькая, ответственная. Правда, оставили за ним право участвовать в директорских совещаниях, чтоб все как по-людски, чтоб как положено.

— …Пора бы и смириться, — кружила вокруг Павла Ивановича дочь Агрепина, — ну чего надулся, чего? Отец, будь человеком, подсоби людям, они тебе благодарны будут.

Павел Иванович только брови вскинул, головы не поднял. Так и остался сидеть в рубахе навыпуск, перевязанной тонким шелковым пояском. Молчал.

— Ну что ты такой, пап, — донимала его настырная Агрепина, — хоть дочь свою пожалел бы, мне же за все отвечать придется, если что, слышишь ты или нет… Мне.

Павел Иванович поднял голову, поглядел на нее.

— А ты не боись, — усмехнулся лукаво.

— Не боись, — перекривила его Агрепина, — поди, вот так же вот и на суде будешь сидеть, да молчать, да кряхтеть.

Павел Иванович снова опустил голову, уставился в скобленую столешницу.

— Ладно, — сказал он, не поднимая головы, — тольки пущай твой Гарбузов сам ко мне явится, пущай попросит хорошенько.

— Засело у тебя в голове то собрание в Колошках, не можешь никак забыть, а, да ну тебя совсем… Ну и живи один со своими обидами. — Она хлопнула дверью. Отец вздрогнул.

«Зайти бы надо», — поежился перед председательским домом Гарбузов.

С тех перевыборов в Колошках Гарбузов и Сомов за один стол не садились. Павел Иванович суровел, если на его пути вставал Гарбузов, но на людях ничем себя не выдавал. Слушал как все, исполнял его поручения. Но по нему видно было, что ему эти встречи с Гарбузовым — острый нож. Сколько лет, а обида та не зажила — нет.