Валерий Исаев - На краю

«Зайти — не зайти», — кололось в душе у Гарбузова. Оно и впрямь на том собрании неловко все вышло. Главное, все какими-то намеками с самого начала пошло. Еще там, в районе, куда пришли они с Матвеем Пилюгиным. «Сам» тогда расспрашивал их, приглядывался внимательно сначала к Пилюгину — тот ежился под его взглядом, говорил сухим взволнованным голосом, а потом и его, Гарбузова, очередь настала — в него вонзил свой взгляд секретарь райкома партии. Выдержал — виду даже не показал, что волновался. А тот как-то сразу: «Дадим возможность. Только смотрите, не подведите, товарищи специалисты. Все для вас сделаем, на все пойдем, но чтобы и отдача была полная. Коммунизм — это молодость мира, — он подмигнул им. — Правильные слова, полностью согласен. Конечно, трудно старикам сдавать позиции, но время заставляет. Вот собираемся вашу Конопляновку в совхоз реорганизовать. Такие, как вы, понадобятся. Дело государственное, и решать его надо по-государственному».

Гарбузов с Пилюгиным еще не знали, что решил «сам» их участь и участь Павла Ивановича за один раз, когда они все вместе вышли из здания райкома партии и пошли через площадь в районный Совет за председателем райсовета.

— Так, — шел скорым шагом секретарь райкома, — значит, если исполнительная власть на месте, так сразу и двинем в вашу Конопляновку.

Власть оказалась на месте.

…«Газик» катился по ровненькой дороге, по Калиновскому шляху. Перед Журятиным повернули на Конопляновку — машина запрыгала на колдобинах, наполнилась густой непродыхаемой пылью.

— Вот, будущие председатели, с чего вам начинать надо — с дороги. А то ведь к вам и не доберешься. А осенью что тут творится! Задумайтесь. Народ вам спасибо скажет. Протопай по такому пути в деревню из города, когда у тебя за спиной мешок с хлебом. А еще в распутицу. Так-то вот. Это вам первое поручение. Примите к сведению.

— Ты день-то не спутал? — спрашивал председатель райисполкома, — а то приедем зазря.

— Сомова предупредили…

— Гляди, Кузьмич…

За Отрадным, сразу как выехали в луговину со свежепоставленными стогами, на дальнем бугре выставилась перед ними церковь — конопляновский клуб. Пилюгин оживился, увидев родные места, стал показывать Гарбузову в направлении деревни, речки, сверкнувшей на солнце изогнутым серпом, и в сторону Барятинского бора. Гарбузов вглядывался в открывшийся перед ним простор, и на душе у него становилось спокойнее — волновался, какими будут новые для него места. Понравились ему и эта речка, и этот луг, лес, церковь на взлобке бугра.

У остановившегося «газика» собрались деревенские ребята. Они уже знали, что приедет начальство, поэтому особенно близко не подходили. Делали вид, будто их это вовсе не касается.

Из здания конторы выбежал главбух Полуев в черных нарукавниках. Спускаясь по крутым ступеням, сдергивал их с рук, будто кожу сдирал — торопился. «Нехорошо как-то вышло, — как всегда, подумалось на бегу Полуеву, — нехорошо… Что скажет Павел Иванович, что скажет…»

— Здравствуйте, гости дорогие, — начал он запыхавшись, подбежав к распахнутой двери машины.

— Ты чего один, Полуев? — спросил его «сам».

— Дак все в Колошках, Павел Иванович велел столы вкопать прямо в лесе, гостей много, сказал, будет, гости будут важные, чтоб всей деревней вас разглядеть, приказал собраться всем прямо в лесу, в Колошках. Там просторнее…

«Сам» смотрел на Полуева и не мог понять — шутит?

— Ладно, поехали. В Колошках так в Колошках. — Он посмотрел на часы, кивнул Полуеву — дескать, давай, садись с нами. Поехали назад по тряской дороге.

«Не надо было тогда так круто. Лихо получилось — с места в карьер, с корабля на бал», — думал Гарбузов. Приворожившая с первого раза решительность районного начальства не раз уже испытана и на себе. Годы прошли с того дня, пуд не пуд, а сольцы оба пожевали. Почувствовал на своей шкуре, что за этой решительностью стоит. Говорят, «хорошее начало — полдела», но ведь это только половина, а может, и того меньше. А после собрания в Колошках — зачем так было круто с Сомовым? Давай, говорит, на следующий день садись в сомовскую пролетку и айда по деревне. Покажись — вот, дескать, как дело обернулось. Тебя уважать станут, а не сможешь — грош тебе цена. Сказать просто. Он сказал да уехал. А народ по-своему расценил — ага, говорят, обманул, обещал, что поучится у Павла Ивановича, а он, гляди, за одну ночь образоваться успел, Павла и не видать стало — вот так ученичок. Вот тебе и проголосовали за преемственность поколений. Вот оно какое прыткое, это поколение. Вот ведь как народ понял эту затею. Многое забылось, но то, что Гарбузов на Павловой пролетке по деревне раскатывал на следующий день, что Павла Ивановича никто рядом с ним не увидел — то хорошенько запомнили. Это Гарбузов чувствовал и не раз клял себя за ту пролетку, за решительность начальства. Тяжко пришлось потом возвращать доверие. По крупиночкам собирал, на карачках ползал. Вот какое дело…

Воспоминание того знойного августовского дня в Колошках не согрело Гарбузова.

Он подошел к дому Сомова: «Павел Иванович может помочь. Посоветует что-нибудь». Да только опять вспомнил тот августовский день… Постоял-постоял Гарбузов, да и снял руку с мерзло-липкой по морозу ручки ворот, повернул круто, передернул острыми плечами, втянул голову в поднятый воротник и подался от сомовского дома, выдыхая клубы белого морозного пара, похрустывая иссохшим на морозе снегом, оставляя заметные следы в нетронутом насте.

Почти следом шли они друг за другом. Шли торопко — холодно. Гарбузов перед дверьми коровника остановился — запыхался, бежал от самого края деревни: когда шел по деревне, между домов — куда ни шло, а как вышагал на пустое место — пронял холод в который уже раз, — вот и побежал на манящие, спасительные огоньки коровника.

Не знал, что следом за ним едва поспевает сомовская дочка Агрепина. После разговора с отцом выпорхнула она из дома, без толку вести с ним беседы, уперся — не отступится…

— Коля, Николай, — расслышал Гарбузов, обернулся на голос. Проваливаясь в глубокий снег, к коровнику бежала Агрепина, махала ему руками.

— Агрепинушка, — Гарбузов бросился ей навстречу, стал помогать выбираться из сыпучего снега.

— Ты что, люди увидят, — отталкивала она его.

— Будет тебе — кто сейчас увидит, никого на улице…

— Кому надо, тот увидит… Э, да ты на себя погляди… А ну-ка три поскорее нос да щеки.

Она набрала полную пригоршню сухого, как крупа, снега, поднесла к лицу Гарбузова:

— Давай, Коля, давай — а то пропадешь, три скорее и пошли к нам в дежурку — отогреешься…

У самых дверей коровника слышалось, как волновалась скотина.