Валерий Исаев - На краю

— Да, да, верно ты это подметила, верно, — похвалил Федор.

И снова замолчали мужики, и снова шмыгал носом дед Жигула, теперь, как и все, раскрасневшийся, мокрый, со струящимся обильным потом на впалых, в глубоких морщинах щеках.

— Ну, все слыхали, — подвел Федор, переваливая во рту кусок сахару, — теперича думайте и вы, что делать; совхоз наш, нам и решать, как да что. Никто за нас…

— И ты скажи на милость, — повел дед Жигула, — не повезло Гарбузову. Хороший мужик. Вот я уже приметил — как хороший человек, так обязательно что-нибудь да случится. Вот ведь ничего не было при Халине. Ничего же, правда?

Все согласно закивали.

— А вот то-то и оно. Того ни одна сатана не брала, потому что он себе одному карман набивал да брехни всякие разводил на своих заседаниях. А что скажешь? Молчи да слушай. Слава богу, хоть убрали, а то б разорил бы все как есть, раздарил бы дружкам. Это вспомнить только, сколько машин отгрузил. Из самого Курска, бывало, едут, а он им и капустки, и помидорчиков, и фрукты разной. Чего только не готов был отдать, чтобы они его самого не трогали — отдаривался прямо на глазах у всех, и никто, ты скажи, слова не мог проронить. Сразу тут тебе такое набуровит — сам же и застыдишься. Вот какой был сукин сын. А этот — нет. Пришел и сразу дорогу от деревни к шляху тянуть стал — видал, наверное, как наши конопляновские осенью по грязи с хлебушком из города тёпали, посочувствовал. Человек! Да за одно это ему, я не знаю какое только спасибо надо сказать. Ведь это ж надо, столько лет живет на белом свете Конопляновка, а сроду дороги не было. Еще когда катер ходил — куда ни шло. А как построили дурацкую плотину, как обмелел Сейм, так и катеру тому каюк. Не-е-ет, если бы не Николай Андреевич, пропали б мы совсем. И ты скажи какой догадливый — ведь привыкли все, считали, что так и надо навроде. А он нет, ты скажи, заметался сразу, забегал, бац, на тебе дорогу. И откуда только средства достал, откуда трактора огромадные с совками понатащил — враз дорогу пробили в бугре. А то, казалось, сроду его ничем не раздолбаешь. А тут враз просекли, проранили — недели не прошло. Молодец, чего там говорить. Молодец.

Мужики снова согласно закивали, поддержали Жигулу.

— Дак вот то-то и оно, что хорошему человеку и помочь охота, да только как, черти б его побрали, как это тут подсобить ему. Ведь сроду у нас таких холодов не было, а, Вань?

— Не было, не было, чего зря говорить, — сердито отозвался Иван Мячев.

— Ну, так как будем, — снова вернулся к началу разговора Федор Селезнев, — а то молотим языками, а толку никакого покамест, ну вот что ты, к примеру, думаешь делать, Василий, у вас, у пасечников, мозги на меду, умнее наших будут…

— А что я, — заерзал на стуле Якименко, — я что, Федор Иванович, я как все. Как скажет начальство, так и надо, стало быть.

— А ты, слыхал, дурья твоя голова, что у начальства прорыв вышел на распоряжения — нетути у них для тебя распоряжений. Кончились у них все распоряжения, а ты в таком разе сам должен оглядеться вкругаля и пораскинуть умишком. Не зря, чай, башка на плечах. Ты соображай, а мы твой совет прикинем, повертим его, взвесим, с народом присоветуемся, а там уж видать всем будет — принимать твой совет или по шее тебе лучше, чтоб не баламутил людей. Так что давай, хоть в сыром виде, а мысль свою, если ты еще не разучился за спиной у нашего начальства мозгами шевелить. А то ишь, поустраивались себе, как у Христа за пазухой, и сидят все по углам, и сидят… Тьфу ты, — Федор смачно сплюнул на пол. И снова все стихло в доме у Лизы, только в печи нет-нет да и стрельнет уголек с перекаленной головни, здукнет в загнетку.

Тишину прервал Василий Якименко. Он прокашлялся и, поглядывая на строгого Селезнева, начал:

— Потеряли мы, мужики, первейшее русское свойство — соборность. Я вам так скажу — если бы всем сходом, собором, стало быть, решать все вопросы, никогда б не случилось такого — нашлись бы умные головы, наперед бы разглядели ту беду. А так от одной беды к другой и будем перебираться. Разве ж то жизнь. И опять же — случилась беда, снова собор нужен. Сомов Павел Иванович, первый-то председатель, — тот это умел. Да. Я тебе, Федор, так скажу — тут как у пчел — тольки все гуртом делать надо. Тогда какая польза, может, и будет, а так, я думаю, не получится — перед о хнет скотина, и все тут.

— Ну, — вскинул свои бесцветные брови Федор, — ну и чего ты предлагаешь: всем скопом начать трактора толкать или как?

— Вот этого, правда, не скажу, пока не знаю, врать, как говорится, не стану. А вот что гуртом — это чую, оно нужно.

— Ладно, и то хорошо. Ну а ты, Жигула, что скажешь?

— А что, Федор Иванович, прав, можа, Якименко, можа, оно тово — каждому с салазками по разку пройтись от пуни к коровникам — все подохнуть не дадим скотине, а там, глядишь, и поубавит морозу, я б дак, например, хоть счас пошел бы…

— Это ты пока со стаканом сидишь, — заметил с ухмылкой Мячев.

— Почему, — обиделся Жигула, — почему нет? Если хотишь, счас и спробуем.

— И я, — серьезно сказал Якименко.

— И я, — отозвалась из-за мужских потных спин тетка Лиза.

— Ладно, цить, — оборвал их Федор, — ну и что дальше?

— А вот и все. Объявить по радио, что так, дескать, и так. Выходите, сограждане, с салазками и айда к пуне. А там видать будет, как пойдет дело.

Федор задумался. Якименко и Жигула глядели на него с напряжением — ждали. Сидевшая поодаль Лиза подскочила к столу, ловко подхватила порожний самовар, побежала с ним на кухню.

— Ну так вот, — поднял голову Федор…

Но тут в дверь кто-то сильно застучал кулаками, потом, не дожидаясь, заколотил ногами, и послышался срывающий голос тетки Хрести:

— Ах вот ты где, паразит, вот ты где, окаянный, открой, Лизка, я ему счас волосья-то последние повыдергиваю. Ишь, чертяка заскорузлая, сидит тут разглагольствует… Открой, Лизка, кому говорю… А ну домой, а ну пошел… Ишь ты, паразит, — ругалась за дверью бабка Хрестя.

Мужики переглянулись. Дед Жигула встал и пошел к двери:

— Да иду, иду…

— А я, дура, думала, куда подевался, может, замерз уже, может, еще что, а он, видали вы его, — доносилось из-за двери. — Господи, за что ж такое наказанье, за что! — Все услышали, как бабка Хрестя заплакала.

Как ни холодно было на улице, но после душного кабинета, в котором никак не рождалась мысль о выходе из создавшегося положения, на морозе стало Гарбузову получше. Будь немножечко потеплее, он бы с удовольствием прогулялся по Конопляновке, поразглядел бы ее «прелести».

«Деревня необычная — такие на редкость даже в Курской области. Вон мороз как хаты выбелил — и без того как в молоке выдержаны, а тут и вовсе… слепит. Вот весна наступит — а наступит ли она в этом году вообще? — пойдет бушевать разлив. Разольется вода, как море, — до самого горизонта. На лодке можно будет до Барятинского леса добраться…