Валерий Исаев - На краю

— Эвон чего придумал, — прошептал на ухо Гарбузову Матвей, — молодец дядька Паша, а, Николай Андреевич? Молодец…

Гарбузов не ответил. Поднял воротник своей шубы и бросил руки за спину почти так же, как Павел Иванович, пошел за ним следом в темноту, и захрустел снег под валенками у конопляновцев, наполнилось утро снеговым перехрустом — будто по какому громадному погасшему костру, по золе пошли люди выручать сами себя. Разговоры будто оттаивать стали:

— Да-а-а…

— Вот тебе и да…

— Вот так-то вот…

— Ну едрит его раскудрит…

— Как же это мы с вами не догадались…

— А я тожить хотел — да как-то все стеснялся…

— Да сиди ты уже… Хотел он…

— Чия бы корова мычала, а твоя молчала…

— Ты мне поговори, поговори, забыл, что ль, как…

— Да вы что, мужики, не время, не время…

— Это ж надо додуматься…

— А что тут такого-то — раньше кажний день так-то вот. А тут ах, ах… Забыли, что ли…

— Дак навроде как-то оно по-другому пошло — в девять ноль ноль на работу, попривыкали…

— Это вы попривыкали, а мы в свое времечко с Павлом Ивановичем работали не как вы — к девяти на работу, в пять — с работы… Работали сколько надо было, докладных не писали — неграмотные были.

— Да вас послушать — только вы и работали. А кто коровники новые поставил, кто дорогу проложил — вы, что ли? Бросьте ковырять людей…

— А что же вы такие умные в своих коровниках скотину голодом морите, пока вот те самые не поднялись да не подсказали вам, как дело справлять, где это вы все прятались, такие умные и передовые все как один, а?

— Ну, конечно, конечно — только все на вас и держится, и куда б мы без вас…

— А что ты думаешь — вот поумираем скоро все до единого, вот тогда и поглядим на вас, на умников, как вы тут без нас покрутитесь, поглядим… Так-то вот…

— А как глядеть-то станешь, Матрена?

— Да и то верно… Э-э-эх, жизня.

…Работать начали бойко — то ли мороз подгонял, то ли соскучились конопляновцы по работе — застоялись. Первым к пуне подоспел сам Сомов, первым и ворота распахнул, только треск пошел над головами — застыли, видать, ворота-то, так их Павел Иванович быстро к жизни вернул — только проскрипели в его руках и раскрыли свои объятия конопляновцам, будто давно поджидали их у заиндевелой вековой застрехи, у лозовых, перекаленных морозом, плетней-стен. Дохнуло из нутра пуни свежим сенцом — ударило в ноздри луговым теплом, запахом конопляновского заречья, обдало воспоминаниями о незабываемой поре покосов.

— Э-э-эх, — рванул вилами Павел Иванович охапку слежалого сена из самой что ни на есть середки, — держи, Гарбузов, то тебе…

…Потекло сенцо, побежало скорым ручейком с одного края деревни — на другой, туда, где нужда в нем была крайняя.

Отступала на глазах у конопляновцев их недавняя беда. Не хотелось ей уступать конопляновцам, да пришлось. Люди сильнее оказались. Разве возьмешь их теперь, когда они вот так на беду встали. Поди спробуй тут против них!

— Мячев, ты что, спишь, чи как?

— А ты не части, не части… Осади, надсадишься… У-ух!

— Ах, жарко становится, а?

— А мы, дураки, сидели по домам — вот где греться-то надо было…

— А и то правда.

— Скажи ты на милость — чудеса какие…

— Морозяка-то, морозяка-то спугался, глико…

— Тебя увидишь — спугаешься еще не так…

— Ой, ой… Да ты на себе погляди… Тожить мне красавец нашелся…

…Подымается солнышко над садом — медленно встает, потому что еще не знает, чего удумали конопляновцы; знало бы, шибче поднялось поглядеть на их затею. Во, увидало и сразу же поползло наверх, над ракитками, что льдом прихватило, как сковало, будто стеклянные понаделались. Повисело так, огляделось и пошло взбираться на самую гору — оттуда оно виднее. Вот уже над замороженным садом висит и глядит вниз, глазам своим не верит, удивляется на народ: это ж надо такое удумать, людей на такую-то страсть вывести из горячих хат. А она, страсть та, перед всем миром и не страсть вовсе — спугалась, отступила, сдалась.

— Когда гуртом, мужики, — сказал чей-то голос, обволакиваясь паром, скрывавшим лицо говорившего, — никакой тебе мороз не страшен. Давно бы так-то вот надо было всем вместе. А то не знают, что мы завсегда готовы. Только ты нас позови как следует, по-людски… Да мы в огонь пойдем, не то что в мороз…

— Дак ить и шли же, когда надо было, — отозвался из-под такого же парка у заиндевелого рта собеседник. — Ишо как шли, бежком бежали в тот самый твой огонь…

— Сумел-таки Павел Иванович, старая наша гвардия, поповыманил народец из хат, имеет, имеет власть над людьми — не растерял ишо ту свою народную силушку, могет… И ты скажи, как пряником повыманил… Не чета Гарбузову…

— Много ты понимаешь, мороженая твоя башка, не че-е-та. Просто момент такой вышел, на другой раз куды твой Павел Иванович без техники да строгости гарбузовской, без силы его…

— Вот я про то самое и говорю, чтоб от одного — одно, от другого — другое, вот и получится как раз то, что надо.

Проходивший мимо заметил, глядя на солнце:

— Ну чего уставилось, светило, ты бы лучше теплушка подкинуло людям, а то толку от тебя никакого. Подсоби малость.

— Ты б еще к самому господу богу обратился за подмогою…

— А что?

— А то, что он тебя давно дожидается…

— Ну и шуточки у тебя, Дупин…

— А какие?

— Да такие же вот, как ты сам — недотепистые…

— Глядите-ка, бабы, мужики наши как равно петухи — не разыми — глаза повыклюют…

— Послежались на печках-то — вот и зудит в них.

— И то верно, Лиза…

— Девки, а где это наш Павел-то?

— Во, а и впрямь — куды он подевался?

— А ну побеги погляди — мы за тебе покидаем покамест…

— Девки — а ить нетути его, преда-то нашего…

— Да чи забыли вы — он жешь всегда так-то вот: тут запалит — айда дальше в другом месте подпаливать…

— Чудная ты, Мотя, та куды ему бечь-то теперича — кого подпаливать, когда он… забыла ты, что ли…

— Э, девки, была бы шея, как говорится…

— А что ты думаешь…

— Эй, девчат, а ну повеселей, чего там раскудахтались!

А посеред дня прошло по конопляновскому строю:

— Гарбузова, Гарбузова вызывает «сам» из района… Давай его в контору… Да поскорее — дожидаются…

Гарбузов оставил вместо себя Матвея Пилюгина, сам бегом вдоль выстроившихся конопляновцев — в контору, к телефону.

— Алло, — запыхавшись, прокричал в трубку Гарбузов. — Ну что там у вас? — расслышал он голос «самого», спокойный, как будто и не происходило на свете ничего такого, как будто и не стояли сейчас конопляновцы все до одного вдоль деревни, как будто только-только собирались к девяти на работу, как обычно. Голос «самого», такой спокойный, уравновешенный, возвращал Гарбузова к той жизни, которой жил еще вчера: — Так что у вас там со скотиной?..