Валерий Исаев - На краю

В оконное стекло ударил спрессованный встречным поездом воздух — оно даже пошло мелким треском под тем напором. А потом раздался страшный грохот, к которому никак не мог привыкнуть Пилюгин и которого он испугался — вздрогнул. Мелькали уже в темноте вагон за вагоном, долго так — мешали ему думать.

Он настороженно глядел на проносившийся мимо грохочущий поезд, на бесновавшийся между вагонами, поднятый с земли снег, и только тогда вернулся к своим думам, когда за окном, мелькнув красными яркими огнями, угрохотал куда-то далеко-далеко встречный состав.

Еще пуще заколотилось под полом это «тук, тук…», и он уж отвернулся было от окна, глянул под ноги, собрался вернуться к своим прерванным мыслям, но тут заметил напротив, на Николаевой полке девушку.

— Ты чего, дочечка? — спросил, удивившись такому неожиданному ее появлению, Пилюгин.

— Да ничего, дядя, — заулыбалась она, — вместе ехать будем. Вот и все.

Она сняла с головы платок, оставив его на своих крохотных плечах, и, все еще улыбаясь, смотрела в глаза Пилюгину.

Он тоже оскалился своим беззубым ртом, покашлял, перебросил ногу на ногу.

— Куда, значится, путь держим? — спросил, как когда-то на своих фронтовых дорогах спросил бы своего брата солдата.

И она без всякой утайки стала отвечать:

— В Москву, дяденька.

— Ох ты ж, в Мо-о-скву-у-у! Гляди-ка! А че ж ты там делаешь, в самой-то Москве? — как-то даже подрастерялся Пилюгин.

— Да вот работаю пока, — начала объяснять она ему, — надо поработать парочку годков, чтобы потом уж насовсем в Москве остаться.

— Ага, — участливо протянул Пилюгин и, видимо, не совсем понимая, о чем идет речь, переспросил:

— А что все ж таки делаешь, дочечка?

— Да пока вот маляром на стройке, — улыбнулась снова она. — Дома строим…

— Скажи на милость, — еще больше заинтересовался он, — ну а что ж дома-то нельзя было строить чи как? Обязательно в столицу подаваться, а?

— Дак хочется ж, дядечка, и в большом городе пожить, — смутилась она, — не век же в деревне-то сидеть. Сейчас время другое…

— Другое, другое, — перебил он ее, — а в какой такой деревне, говоришь, сидеть-то остались мать с отцом?

— Да в Капустичах мы. — Она больше не улыбалась.

— Ага, — расходился Пилюгин, — значит, они в Капустичах, ты в Москве, а потом как же?

— А потом прописку постоянную заработаю.

— А без нее никак нельзя?

— Чтобы законно жить…

— А сейчас ты что ж, вроде как и незаконно?..

— Да нет, дядечка, — снова заулыбалась она, — и сейчас законно, но сейчас в общежитии, а потом можно будет и в своей квартирке пожить…

— А, ишь ты какая! Ну да, конечно, тогда есть резон… Верно. Верно. Я-то сразу не сообразил, что к чему, а теперь-то, конечно, понимаю: оно, правда, было б хорошо в своей-то хате, да не где-нибудь, а в самой что ни на есть Москве пожить. Да мать с отцом перевезти к себе в Москву-то, а?

— Да не поедут они, — отмахнулась она.

— А чего ж так-то, не поедут, проси хорошенько — поедут. Я б так поехал. А чего? Да только мой-то сынок после ветеринарной академии вона где оказался — аж в Торжке, да и то не в самом. Город маленький, старинный даже, писал сын. А ты, видишь, в Москву сразу, бойкая ты, дочечка, бойкая…

— Дак хочется ж…

— Ага, ну да, если хочешь, кто ж разве сможет отговорить? Мы своих тожить все отговаривали: дескать, куда ж вы едете — в ту же деревню, такую же, как и наша, только в другом месте. И зачем было ехать — только хлопоты одни. Теперь вот вези батька, — и он глянул на свой узел на верхней полке, — как будто и делать больше нечего. Эх-эхе-хе. Сколько нас, таких вот, как я, дураков толкается по России. Чтоб всем нам с детками нашими да вместе, да гуртом… Так нет. Ты вот — себе, сынок мой — себе, а я вот должен бросать хозяйство и навздогонку — за вами следом, как фронтовая кухня…

— Да что ж у них там, есть, что ли, нечего? — весело спросила она его.

— Да есть-то оно, конечно, есть, да только пока мы с матерью живы, пусть детки полакомются своим домашним кушаньем. Да и нам, старикам, просидевшим весь свой век на одном месте, страсть как интересно поглядеть на мир. Только и выбрался из своей деревни на войну — дак то не в счет, то ж война, а тут вишь — не было бы счастья, как говорится. Вот такие-то дела, дочечка.

Он задумался о чем-то своем. Раздвинул колени, уложил на них большие, наработавшиеся за свой крестьянский век руки и стал глядеть себе под ноги.

Она прижалась спиной к стенке и все глядела на него, не снимая с плеч платка, не расстегивая видавшего виды пальто.

— Чего пригорюнился, — раздался мощный голос Николая. Он держал в руках бутылку с выцветшей наклейкой. — Вона, гляди. — И он поднял руку с приобретением высоко над головой.

— Ты, того, осторожней, — забеспокоился сразу Пилюгин, — разобьешь. Гли-ка, — Пилюгин кивнул в сторону девушки, — попутчица.

Николай наклонился, заглянул ей в лицо:

— Приглашаем вас отпить с нами красненького.

Он поставил на столик бутылку и сказал строго Пилюгину:

— Чего глядишь, достань закусь.

Пилюгин полез в кошелку.

Николай подсел рядышком к девушке. Стал пристально глядеть на нее. Та смутилась.

— Да вы что, дядечка, глядите-то так… — начала было.

— Того и гляжу, что, вижу, с наших ты, девка, мест будешь. Звать-то как?

— Наталья.

— В Москве самой живет, — сообщил Пилюгин, роясь в кошелке, — во как!

— А чего делаешь в Москве-то? — строго спросил Николай. — Лимит, что ли, а?

— Ага.

Пилюгин непонимающе посмотрел на нее, потом на Николая, а тот, почесав затылок и с каким-то сожалением глянув на Наталью, ласково так сказал ей:

— Ну, это ничего, может, чего и получится у тебя. Дай тебе, как говорится… Ну чего ты в угол-то забилась, давай подсаживайся, будем вечерять. Давай, давай… Не робей.

Он схватил ее чемодан и на своих сильных руках поднял его, поставил рядом со своим.

— Так у меня ж там сало да колбаска…

— Так у нас то же самое — наше поешь, свое все целей будет, — потирая руки и присаживаясь к столу, говорил Николай.

Наталья сняла, наконец, пальто, аккуратненько сложила его на верхней полке, поднимаясь на цыпочки, показывая мужикам стройные, раскрасневшиеся с морозу ноги.

— Во какие мини в столице, — подмигнул Пилюгин Николаю, — и не холодно тебе, а?

— Да нет, — ответила она и стала одергивать край своей сверхкороткой юбчонки, пристыженная, стараясь натянуть ее как можно ниже. — Мода сейчас такая у нас.

— Во-во, мой тоже «у нас» да «у нас»… А сама-то еще и не знаешь, станешь ты ихняя или нет. Вишь, как получается. А юбку на всякий случай обкорнала. Не раненько ли?..

— Твое-то какое дело, — оборвал его Николай. — Раз надо, так, значит, надо. Погоди, на своих еще поглядим — кабы не напугаться.