Валерий Исаев - На краю

Поезд покачивало из стороны в сторону, темноту за окном нет-нет да прочертит какой-нибудь заплутавшийся огонек, осветит на мгновение кусок запорошенной снегом земли, и снова темно. Но вот реже застучали колеса, меньше стало покачивать, показались вдали световые россыпи большой станции.

— Хороша ты, девка Наталья, — заглядывая ей в глаза, говорил Николай. — Что мой барбос шатается по белу свету, на тебе бы женился, и тебе бы не надо было коленки оголять, вымаливать свою прописку, и ему по свету не мыкаться, правда грю, Тиш?

— А то нет.

— Смешные вы какие, — отвечала им осмелевшая спутница, — а кто ж за меня в институт поступать будет? Я ж не век буду на стройке работать, я в институт еще пойду. Как же! Это тоже нужно.

— Как же, как же, — поддержал ее Пилюгин, — наши-то вон покончали, тебе тожись надо, давай, давай, девка, не отставай…

— Дурак ты, Тишка, не отставай, не отставай… Ученых баб скоро будет как собак нерезаных. А кто же рожать нам сыновей будет? А? Я тя спрашиваю? А-а-а. Молчишь. Вот то-то и оно, что некому у нас стало детишек рожать. Глянь на нее — девка что надо, а что у нее на уме? Дом в Москве поставить, институт свой закончить. Слыхал? А когда ж, я тебя спрашиваю, сынов для России заводить? Выходит, что и некогда. А те, городские, так на них вообще надежи никакой нетути — те слабаки сроду. Посчитай, сколь у нас в деревне за летошний год пацанов наплодили. А? Не слышу чего-то. А-а-а, вот так-то вот. Я тебе скажу — если все наши девки да бабы по институтам да по городам пойдут, то через пять лет школу в нашей деревне закрывать придется. Как-как? А вот так — ходить некому будет. Точно я тебе говорю. И не сомневайся. Я уже подсчитал. Сидел как-то с карандашом. Чего вот ее черти несут из родного дому, чего ей дома не сидится? Лучше, что ли, жить в общежитии с ободранными стенами? Да на стройке кирпичи таскать… Правильно я, Наталья, говорю чи не?..

По вагону, по проходу, зашумели подвыпившие молодые ребята, похоже, студенты, и, увидев Натальины выставленные как напоказ ноги, задержались у замолчавшего Николая, вырывая друг у друга из рук билеты.

— А я тебе говорю, что вот тут наши места…

— Да что ты смотришь, понравилась, что ли? — И парень оценивающе и откровенно разглядел Наталью с головы до ног. — Пожалуй, ты прав, — сказал он, не отрывая глаз от Натальиных ног, которые она снова стала пытаться прикрыть, одергивая край неподдающейся юбчонки.

Был он высок, с провалившейся неестественно грудью, лопатки его долговязого тела выпирали под свитером, как пробивавшиеся крылья. Долговязый был черноволос, в сильно увеличивающих глаза очках, будто прилипших к его горбатому носу.

— Ну что, папаша, замолчали, — обратился он к Николаю, — не время, не время… Двадцатый век, говорить надо, обмениваться информацией.

Он взял со стола пустую бутылку вина, поднес ее близко к плохо видевшим глазам и прочитал вслух:

— «Портвейн»… Плохо живем, отцы… Плохо. Вот что, Ваня, — распорядился он, — давай-ка сюда нашу, ну, ну, живо!

Ваня, белобрысый конопатый парень в солдатском полушубке, поспешно исполнил просьбу-приказ своего друга и, пошурудив в своей спортивной сумке с белыми большими буквами на боку, достал из нее бутылку водки.

Ошеломленные Николай и Пилюгин молча наблюдали за происходившим. Пилюгин, тот даже отсел ближе к окну и с какой-то опаской и испугом в глазах смотрел то на долговязого, то на Ваню.

— Ну что, сало мы не едим, так что уж извините. — И он отодвинул нарезанные аккуратненькие ломтики подальше. — А вот хлебушек, — он понюхал краюху хлеба, — ах, какая прелесть! Хлебушек сгодится, пусть остается… Ну так что приуныли, отцы? Жизнь прекрасна и удивительна.

Он поставил рядом стаканы и стал наливать в них водку сразу во все, пронося бутылку то над одним, то над другим, проливая на стол.

— Учись, старик, — подмигнул он Ване.

Николай внимательно следил за долговязым, а потом сдавленным голосом сказал тяжело, но решительно:

— Пить не будем, на чужие не пьем, так что вы того — не наливайте.

— Брось ты, отец, — перебил его долговязый, — выпьем по маленькой, ничего не случится, правда. — И он улыбнулся, обнажая неестественно длинные («Как у лошади», — прикинул Пилюгин) зубы.

Наталья криво улыбнулась ему, но ничего не ответила.

— Ну так что, мы будем пить или станем кривляться?

— Что ж нам пить, когда мы друг дружку знать не знаем, — раздраженно начал было Николай. — Так навроде как нельзя.

— Тогда позвольте, папаша, тогда позвольте, — затараторил долговязый. Он встал и, раскланиваясь, представился: — Михаил Персиц. — младший научный сотрудник, а это — он указал пальцем на скромно присевшего на край полки Ваню, — аспирант. Ну, теперь можно пить? — как-то раздраженно спросил он Николая. — Или еще нужны какие-нибудь церемонии?

Пилюгин стал подталкивать Николая в спину.

«Наверняка хотят чемодан стащить, — смекнул как-то сразу Николай, — с какой бы такой стати ему так-то вот напирать. Ну, отвязаться от них не отвяжешься, придется соглашаться, но теперь глаз да глаз. Иначе ребята наши пропали без провианту». А вслух сказал ему:

— Ну что ж, по одной пропустить оно, может, и можно, коль так повернулось дело.

— Вот так-то лучше, — сказал Михаил Персиц и, как-то неестественно быстро схватив стакан со стола, запрокинул голову и просто-таки влил в себя содержимое.

Николай держал в руке стакан, глядел, как пил Персиц, и только когда тот, громко крякнув, поставил стакан на стол, посмотрел на верхнюю полку, где больше, чем нужно для такого раза, торчал его чемодан; медленно выпил, отломил маленький кусочек хлебной корки, занюхал, робко покашливая.

— Мадам, мадам, до дна, до дна, — уже не обращая внимания на «отцов», руководил парень Натальей, пытавшейся было возражать ему, отказываться.

— Вот молодцы, вот так компания, — не унимался Персиц. — Теперь нужна беседа, срочно беседу. Начнут старшие. — И он указал рукой на Николая.

— А что я, — растерялся тот.

— Ну зачем так волноваться, папаша, зачем так нервничать. — Он подмигнул Наталье, — когда можно спокойненько, непринужденно…

«Точно, останемся без чемодана», — снова пришло в голову Николаю.

— Ну так что вы хотели нам сказать, папаша?

— Дык ить, — начал было Николай, твердо решивший, что споить им его не удастся, — давайте тогда уж по порядочку. Вы вот рассказали про себя, а мы навроде как еще нет. Да. Так вот, значит, тут присутствует как раз мой друг, мой однополчанин и сосед Тихон Николаевич Пилюгин…

Пилюгин при этих словах сделался серьезным и встал, да саданулся головой о верхнюю полку, сел, вытаращив глаза, почесывая макушку.

Николай помолчал, подождал, пока сосед придет в себя, потом продолжал каким-то не своим голосом: