Валерий Исаев - На краю

— А вот Наташа в Москве живет, лимитчица, — еле выговорил он.

— Прекрасно, — перебил его Персиц, — потрясающе! Она еще и лимитчица. Зачем так долго ждать, девочка. — Он положил Наталье руку на открытое колено. — Зачем, я вас спрашиваю? Вам крупно повезло, моя девочка, я берусь помочь и устрою все как нельзя лучше в самые короткие сроки.

— Ой, спасибо, — прошелестела захмелевшая Наталья, — я вам так признательна.

— Так, приступим сразу же к делу. — Персиц вытащил из кармана записную книжечку и приготовился писать. — Значит так, домашний адрес, фамилия, имя, отчество, возраст?

— Наталья Денисьевна Каратаева, — медленно, чтобы Персиц успевал, говорила Наталья, — Москва…

— Ванечка, ну-ка сбегай-ка за постельками, — снова скомандовал он, — вам как, брать, не брать? — обратился он к Николаю с Пилюгиным. Пилюгин уставился хмельными глазами на Николая.

«Усыпить нас тебе не удастся, жулик проклятый. Вот так же вот и Мариськиного мужика тогда — напоили, спать уложили, а потом вещички-то и поминай как звали — черта лысого. Нас так не возьмешь…»

— Ну так что, отцы, как? — Он прекратил записывать Натальины данные.

Николай глянул на Пилюгина.

— Не, нам не надо.

— Ну, как угодно… Так, — он снова обратился к Наталье, — улица Миклухо-Маклая…

Николай с Пилюгиным переглянулись. Пилюгин глотнул слюну — закашлялся. Персиц, обративший на него внимание, тут же бросился разливать снова.

— Хватит нам, — отрезал Николай, отодвигая наполненный стакан.

— Да вы что, отцы, как не родные. Не русские люди, что ли, чего вы всего боитесь? Что я вас, ограблю, что ли…

«Сам себя с головой выдал», — подумал Николай.

— Ну чего молчите, — снова пододвинул к Николаю стакан долговязый. — Чего вы, ей-богу…

Пилюгин взял в руки стакан, но пить не пил — поглядывал виновато на Николая, выжидал. Тот замешкался, но потом вдруг встал и, снова лапая себя по карманам, вдруг вытащил на свет мятую трешку.

— Вот вам за угощение. На дармовщину не приучен. — И он засопел, с трудом втягивая загустевший воздух, жилы на его шее вздулись.

— Ну вы даете, папаша, — занервничал Персиц, — уберите сейчас же деньги. Вы что, не верите, что человек может вот так вот просто взять и угостить другого? Что мы, не люди, что ли…

«Врешь ты все, гад, — подумал про себя Николай, — вижу тебя насквозь. Споить хочешь, постельки мягкие стелешь… Шиш тебе, а не чемодан, молокосос. Вон ее дури, а мы не пальцем деланы. Вот так-то вот».

— Ну так что, — напирал Персиц, — пьем или как? Предлагаю тост за Родину. — И он встал.

Николай с Пилюгиным, которые прошли фронты Великой Отечественной войны, не выпить за это не могли. Они тоже встали, и опять Пилюгин грохнулся башкой об полку.

— О-ой! — взвыл было он, но Николай так строго глянул на него, так съехались к его переносью кудлатые брови, что тот замолк сразу и, положив руки на плешь, понес стакан к губам. «Спаивает», — решил окончательно Николай и понял, что на Пилюгина надежды мало, а ему сдаваться не пристало.

Долговязый обхаживал раскрасневшуюся Наталью, Ванечка услужливо стелил постели.

— А прописку — это мы враз организуем. Видишь — судьба. Это судьба. Я, например, верю в судьбу. А ты? — И он взял ее за подбородок, повернул к себе и, закрыв глаза, вытянув губы, как будто для поцелуя, покачивая головой, взвыл протяжно, по-волчьи:

— У-у-у…

— Ребята, давайте споем что-нибудь, а? Вы такие добрые, хорошие, — начала вдруг Наталья и слабым голоском затянула:

Пилюгин набрал было шумно воздуху для того, чтобы поддержать, но Николай прицыкнул на него и сказал, наклонившись, на ухо:

— Лезь наверх и спи, понял, нет?..

Он решил весь удар принять на себя, тем более что Пилюгина стало развозить — он заметно опьянел. «Это может кончиться плохо. Бдительность прежде всего…».

Пилюгин, пошатываясь и кряхтя, полез на верхнюю полку. Через минуту уже слышалось его легкое похрапывание.

«Слабак!» — попрекнул его Николай.

— пела, закрыв глаза, Наталья.

Долговязый Персиц выпученными глазами уставился на нее — на ее ноги, на лицо. Он держал в руке полнехонький стакан водки, дожидался, пока она прервется в каком-нибудь месте, чтобы еще раз угостить ее, и без того уже запьяневшую. Глаза его жадно следили за ней, и похож он был на охотника, который ждет добычу у своих ног, а кобель шуршит камышами, вынюхивает подранка…

Персиц, наконец, не утерпел, перебил ее:

— Погодите, Наталья, вы так изумительно поете, но давайте по последней, и тогда снова продолжим: только чур, пьем вместе. Договорились?

И он снова прикрыл свои бельма, вытянул какой-то красной калошей губы и замотал головой.

— У-у-у-х, ты моя птичка, — простонал он.

«Только бы не уснуть, только бы не уснуть…» — вступал в борьбу Николай.

Они же, казалось, забыли про него: долговязый положил невероятно длинную тощую руку Наталье на плечо. Теперь он ей напевал тихо, озираясь, и до Николая доносилось:

«В уборную, если что, тоже не пойду, ни за что. Ишь отводит, ишь стелет… Только отлучись на минутку, и все — чемоданчик тютю, только его и видали. Нет, брат, не на того напал, меня за так не возьмешь. Я, конечно, могу вроде бы и прилечь, и вроде бы спать, но чтоб ты знал, гад, это только маскировка…».

Николай зазевал, положил под голову шубу, сложил руки пирожком под пылавшей от выпитого щекой и стал дремать.

змеем шипел долговязый, похихикивала доверчивая Наталья.

Свет в вагоне погас, и только маленькие фонарики под самым потолком еле освещали длинный коридор.

Пилюгин храпел на всю мощь. Ваня спал, свернувшись калачиком, как кот, и страшно было, что он вот-вот упадет со своей узенькой полки.

«А ведь не спит, жулик…» — Николаю все труднее было бороться с навалившимся на него сном. В потемках, приоткрывая то и дело глаза, он видел, как подолгу целовались этот долговязый и Наталья, как ползали по ней его костлявые руки и посверкивала в темноте его зловещая улыбка. Да изредка слышал голос Натальи:

— Я вам так благодарна…

Николай постоянно держал в поле зрения спящего калачиком Ванечку, чемодан на самом верху и этих целующихся напротив него. Следил за всем этим он через прищур, иначе нельзя было — этот сразу бы заметил подвох.

Как ни старался Николай, а все ж таки на какое-то время поддался невыносимому напору сна — задремал-таки.

Сколько спал, сам не знал, но когда приоткрыл глаза, услышал, как простонала Наталья, как завозился долговязый где-то рядом. Он догадался, что происходит на соседней полке, и ему стало стыдно и неловко.