Валерий Исаев - На краю

— Да, — согласился с ней Санин, вникая постепенно в суть их странного разговора.

— А вы любите детей? — неожиданно спросила она его. — И тут же, не дожидаясь ответа, начала с нежностью: — А я вот всю жизнь мечтала о мальчике. О Митьке… Осторожно, осторожно — тут сейчас лужа будет, обходите ее справа, прижмитесь к плетню и обходите, держитесь прямо за него… Это б я так в честь отца своего назвала. — Она горько вздохнула. — Мы вот теперь одни с мамой живем… — И сразу оживилась. — Как бы я его любила, Митьку-то своего, мальчоночку-то. Да только несбыточная это мечта, несбыточная…

— Да что ж вы такая пессимистка? — пожурил ее Санин.

— Да какая ж я пессимистка… парней-то у нас и вовсе нету. Так, только на уборочную заскочат, отработают, как лошади. Вот и вся компания. Да и те грубые да тупые, как коняги, только выпить да пожрать, да еще поспать — потому что работают и по ночам, время такое: уборка… — Она помолчала, а потом добавила: — Хотелось бы умненького, чтоб вот, как вы, и стихи бы писал…

У Санина пересохли от волнения губы. Он пожал плечами — хорошо, в темноте не было видно его смущения.

— А что, поэт Санин, — вдруг как-то резко начала она. — Не выручили б вы деревенскую девушку… не помогли бы, так сказать, в порядке шефской помощи города деревне — с Митькой…

И Санин, всегда писавший исключительно о любви, не струсил, не побежал от нее, не оттолкнул, а пошел грудью на свою погибель:

— Извольте, — сказал он решительно.

Больше они ни о чем не говорили. Она взяла его за руку. Взяла осторожно, с бережливостью, с какой берут какой-нибудь китайский редкий фарфор или венецианское стекло, и повела за собой в эту непроглядную темноту мимо притихших хат, по берегу просеченной лунным лучом речки куда-то в другой мир, где без него, без Санина, обойтись было нельзя, и он с каждым шагом прибавлял в себе решительности, готовясь к подвигу.

— Вот и пришли, — сказала вдруг она и остановилась.

Санин, шедший сзади, чуть было не налетел на нее.

— Извините.

— Ничего, ничего… — сказала она, тоже волнуясь. Санин это почувствовал. — Я вам так благодарна…

— Не стоит, — успел вставить Санин.

Он нутром чувствовал, что в их ситуации нужны были какие-то совсем другие слова, каких он в себе просто не находил — так стремительно развивались события.

Она ввела его за руку во двор, грохнула за спиной щеколда. Под ногами чувствовалась твердая, натоптанная почва — Санину стало спокойнее. Потом лязгнула дверь, они прошли через теплые уютные сени в дом. Санин, вспомнив о цели своего прихода сюда, разволновался опять.

— Счас я зажгу св-е-е-т, — говорила она, чиркая в потемках спичками, — во-о-т…

В комнате стало светлее. На столе горела, подрагивая огнем, керосиновая лампа. — Да вы садитесь… отдыхайте. А я мигом.

И она скрылась на кухне. Пошуршала там чем-то и вышла, убирая с лица выбившуюся из-под платка прядь золотистых волос, поставила на стол бутылку шампанского:

— Специально для такого случая берегла, — улыбнулась она ему.

Санин взялся было открывать, но она взяла из его рук бутылку и поучительно и доверительно так сказала:

— Это ПОСЛЕ, а то родится какой-нибудь урод — я по телевизору видела… Не надо, а?

— Не надо, ладно… — согласился Санин. — А что мне пока делать? — спросил он у нее.

— А ничего, — ответила она, — ничего, сидите, пожалуйста, здесь, а я сама все приготовлю. Да вот еще покушайте…

Она бегала по комнате, по стенам притихшего дома металась ее бойкая тень. На столе появились студень, крынка с молоком, кусок сала, головка початого чесноку.

— Ну, вот и все, — вдруг сказала она, — все готово… — И она сняла платок — волосы полились по ее плечам золотыми волнами.

— Давайте, — согласился Санин и потянулся рукой к горлу, расстегнул въевшуюся, казалось, в самую кожу пуговицу.

Она, подставив ладонь к верхнему краю лампы, дунула на нее, свет погас.

Он слышал, как в темноте рушились ее одежды, он видел ее, когда она проходила совсем рядом с ним у окна, в которое украдкой просочился лунный свет.

— Вы где? — спросила она его. Санин испугался, заторопился, сдернул через голову завязанный мамой галстук.

— Я здесь, — отозвался он и решил про себя дальше молчать, потому что голос его показался ему чужим, неестественным.

Какое-то время было совсем тихо. Только сверчок, будто спохватившись, завел свою вечную песню.

…Она расчесывала спутавшиеся волосы гребенкой, глядя на него с такой нежностью, о какой он и не слыхивал до сих пор, не видал в самых что ни на есть заграничных фильмах. Он сидел перед ней за уставленным немудреными деревенскими яствами столом, наливал в чайную чашку с петухом на боку шипучее шампанское, изредка поглядывал на нее и аппетитно ел.

— Как хоть тебя звать-то? — допивая шампанское, спросил он, улыбаясь, — а?

— Да какая вам разница, — не сводя с него умиленных глаз, ответила она, — женщина я, и все!

— Ну, ладно, сегодня ты командуешь…

— А что, разве будет завтра?

— А если не получится?

— Должно получиться, я везучая.

— Ну, смотри…

А она будто и не слышала его:

— Вот так, как вы, есть будет — вилочкой, ножичком. Мне нравится, как вы едите. Ну, поешьте еще, поешьте, чтоб я запомнила, чтоб знала, чему учить Митьку-то моего.

— Нашего, — поправил ее Санин.

— А, — она махнула рукой, — завтра же забудете.

— Не забуду, — набычился Санин, — зачем ты так…

— Ну, ладно, ладно, просто я вас запомнить всего хочу — вот и пытаю, то так, то этак…

— А… — оттаял Санин, — ну, ну, запоминай. — И он подлил в чашку шампанского.

— Слушай! — вдруг спохватился он. — Давай тащи бумагу и чем писать… Я оставлю тебе свой адрес, напишешь мне, когда Митька, — он снова заулыбался во весь рот, — наш родится! Давай, тащи!

Она встала, поднялась на цыпочки и, пошарив за иконой, вытащила кусок пожелтевшей бумаги. Химический карандаш взяла с окна.

— Посылку недавно сестре отправляла — цел, гляди. Нате…

Санин подлил себе шампанского, выпил. Взял кусок бумаги и стал медленно выводить: «Москва… улица Миклухо-Маклая…». Слюнить так надо?

— Да не так же, дурачок ты мой… — И она засмеялась, потому что Санин перемазал себе рот, как первоклассник, и хмельной, с перепачканным ртом, выглядел действительно потешно. Она все смеялась, а он выводил на бумаге: «дом 25…»

И тут на ум ему пришли слова «бывалого»: «С женщиной легко познакомиться…»

Рука его остановилась, он как-то враз протрезвел, поглядел на хохочущую беззаботно женщину.

Все, что он писал дальше, покусывая испачканную губу, было уже неправдой.

— На вот, держи, — Санин сунул ей в руку бумажку.

— Ага, спасибо вам, какой вы все-таки смешной у меня, хоть и умный, хоть и красивый…