Валерий Исаев - На краю

…А когда шли обратно и она держала свою руку в его руке и наверняка не сводила с него глаз, он был в том уверен, Санин мучительно искал повод вернуться в дом, где только что все свершилось, где она, несмотря ни на что, была святой, а он, он… Ему хотелось теперь только одного — сравняться с ней, исправить то, что было сделано, нет, не им, другим кем-то, он не способен на такое, не способен…

— Вот мы и пришли, — сказала она, разжимая пальцы, выпуская его руку.

Он пошарил в темноте в надежде удержать ее нежные пальцы, но не нашел их.

«Куда я без нее? Ведь я ни за что не отыщу ее в этой кромешной темноте…» — успел подумать он, но она исчезла, как будто ее и не было никогда.

К колхозному саду Сенька Клинок подходил в этот раз смело, без оглядки. Еще бы! Теперь он не боялся садового сторожа Николая — он шел к нему в помощники. И хоть нет-нет да и появится знакомая робость — Сенька тут же ее вон из себя, дело завязано крепко. В руке у него бумага с председателевыми словами: «Принять Сеньку Клинка, старшего сына Клинка, в сад помощником сторожа…»

Бумага та трудом и потом Сенькиному отцу досталась. Да и куда нынче без бумаги… Отец неделю вокруг председателя вился, неделю дома кричал на свою Дуську, которая сыну работы тяжелые для воспитания прочила. Всех перекричал отец, не желая «гробить» здоровье любимого своего сынка, на унижения пошел — а бумагу сумел достать.

Николай встретил Сеньку приветливо. Рвался с цепи кобель, стряхивая с тонконогой яблони яблоки. Как забесился пес — не унимается: шерсть дыбом, оскал, как белые молнии сверкают, кидается и кидается, цепь вот-вот порвет, говорить мешает…

— Какими судьбами? — лукаво поглядывая из-под выцветшей кепчонки на Сеньку, говорит Николай, сидя на гладком бревне, свесив босые в цыпках ноги. Рядом на земле стоят его огромные кирзовые сапоги, над которыми роем кружат тяжелые августовские мухи.

— Вот, — Сенька немногословен. Он протягивает Николаю аккуратно сложенную бумагу, косится на неунимающегося кобеля…

— Я тут ни при чем…

Николай, шевеля губами, читает листок из ученической тетрадки в клеточку. Потом, тяжело наклонившись, кладет его под сапог, чтоб ветром не унесло, распрямляется, сдвигает на самый затылок кепку:

— Дублером, знать, будешь. Ну, ну. Давай. Только я здесь один вот скоро двадцать годков как, и все без дублеров обходился. А оно там черт его разберет — может, с тобой и лучше будет. Да цить же ты! — одергивает он пса. — Поживем — увидим. Да ты присаживайся, располагайся. И твое теперь это владение. Давай хозяйнуй. Да провалился б ты!.. Цить!..

Кобель даже на грубые слова Николая отвечает ласковым преданным повизгиванием, помахивает хвостом, шерсть на нем садится, но сразу же снова поднимается дыбом, глаза наливаются кровью, натягивается тяжелая цепь, он в ярости роет землю лапами — не нравится ему Сенька.

— Что это он так на меня, уйми, — распоряжается Сенька, — работать вместе.

— Да разве ж его уймешь, — отвечает Николай. — Как кого невзлюбит — конец. На всю жизнь. Характер у него такой: редко кого понимает. А уж ежели приноровится — жизнь готов отдать. Ты уж на него не серчай — он при исполнении, как и ты теперь. Привыкайте друг к другу.

— Ишь ты, прямо заходится, — недовольно кивая в сторону кобеля, говорит Сенька. Ему уже надоел этот надсадный лай. — А что, если его того — палкой для первого разу, чтоб сразу и поставить все на свои места, а?

— Не заслужил он того. Еще обидится, — говорит Николай и начинает надевать на босу ногу огромные сапоги. Пока Николай возится с сапогами, Сенька корчит рожу и замахивается на кобеля.

Тот уже не лает, а просто заходится непрерывающимся криком…

— Оставь животную, не трожь, — говорит Николай. — Не будь дураком, не чипляй…

Надев сапоги, Николай потоптался на месте — размялся и, сделав Сеньке знак рукой, дескать, пошли, подался в глубину сада по утоптанной гладкой тропке. Сенька за ним.

Долго ходили они по саду. Николай, сутулясь, сцепив руки за спиной, — впереди, Сенька, здоровый, в модных широченных книзу штанах, позевывая, — сзади. День на исходе. Жара спала. Ожило и побежало по чистому небу белоперое облако. С того места, где стояла сторожка, доносится по-прежнему лай Колькиного кобеля.

— Долго мы так ходить будем? — вдруг спросил Сенька. — Что тут, других дел нету?

— А какие ж в саду дела-то, — с хитринкой произнес Николай, — отец твой знал, куда тебя приткнуть. Привыкай, брат, к безделью. Так-то вот.

— Ну, дела, — протянул Сенька, вчерашний выпускник сельской школы, сегодня — колхозный сторож.

…У костра сидели молча. Со стороны деревни, из клуба слышались голоса, обрывки музыки, песен. Полная луна замерла в августовском, роняющем звезды небе. Кобель недружелюбно косился в сторону Сеньки и, поперхиваясь от злости, следил за каждым его движением.

Николай сидел на фуфайке, постеленной прямо наземь, обхватив колени руками, и нет-нет да и подгартывал вывалившиеся угольки на место — в жар костра.

— Ну, что, теперь приступим к главному сторожевому делу, — с бывалым видом и нескрываемой издевкой изрек Сенька, — завалимся, что ли, спать…

— А что ты думаешь, — согласился, подмигнув ему, Николай, и они пошли в хижку, где стояли двухэтажные нары с соломенными матрацами.

— Где лучше работается? — спросил, посмеиваясь, Сенька.

— Наверху, — ответил Николай.

— Ну и работка, — поделился с Николаем Сенька, когда уже засыпали, — за что только деньги платят?

Николай не ответил.

Кобель лежал на пороге хижки, лишь изредка поднимая резко голову, прислушиваясь, поводя ушами, и снова уютно укладывался на распростертые мягкие лапы.

— Николай, Коль, — шептал Сенька среди ночи с верхних нар вниз Николаю, — Колька, паразит, ты что, не слышишь?.. Надо мне, на-а-до, Коль…

Николай храпел себе и храпел, затихая при Сенькином шепоте, а потом разражаясь еще пуще.

— Коль, а Коль, слышишь, да проснись же ты, окаянный, — шипел в ночь Сенька, ерзая на нарах и проявляя все нарастающие признаки тревоги.

Кобель то и дело поднимал голову и прислушивался к Сенькиным мольбам. Каждый раз в нем рождалось подобие сдавленного рычания, не вырывающегося наружу, чтобы не нарушить сладкого сна хозяина.

Сенька раскачивал нары рукой, ногой пытался дотянуться до Колькиного плеча — но тщетно, Николай спал крепким сторожевым сном, и только кобель поглядывал на Сеньку своими недобрыми глазами.

— Колька, черт, слышь, не придуряйся. Ведь не спишь же. Слышишь, а? Я вот пожалюсь председателю, что ты тут ни черта не делаешь, спишь только… А? Слышь… Пожалюсь. Ну, слышишь ты или нет, — почти плакал Сенька.

…Наверное, под самое утро, когда рассвело и кобель, потягиваясь, наконец отошел по своим сторожевым заботам от порога хижки, Сенька спрыгнул с нар и что было сил пустился бежать прочь от сторожки, от спящего беспробудно Николая, от сада. За ним следом по протоптанной хозяином тропинке бежал возненавидевший его Джульбарс…