Станислав Вторушин - Такое короткое лето

У меня сжалось сердце, словно его придавили огромным камнем. Глядя на Машу, мне почему-то вдруг подумалось, что рядом с нами притаилась беда. Я не знал, откуда она грозит, но у меня возникло чувство, что беда уже витает в воздухе. Пройдет какое-то время и она разразится. На душе стало неспокойно.

Маша шмыгнула носом, отстранилась от меня, оглянувшись на окна, медленно сошла с крыльца. Ей не хотелось, чтобы старики видели ее в таком состоянии. Мне теперь было все равно, что они подумают о нас, но я молча пошел вслед за ней. Камень все так же давил на сердце. Я смотрел на Машу и думал: «Господи, неужели с ней случилось что-то серьезное? — И тут же мысленно заклинал: — Не допусти этого. Ведь я впервые встретил женщину, без которой не представляю жизни». Я готов был взять Машу на руки и нести до самой Москвы. Только бы видеть ее глаза, ощущать ее дыхание, прикасаться к ней губами.

Когда мы спустились вниз и под ногами захрустела байкальская галька, Маша взяла меня под руку, зябко поежившись, прижалась к плечу и, опустив голову, отрешенно сказала:

— Я, кажется, не успею родить тебе дочку.

Ее голос прозвучал глухо, как из потустороннего мира. Я остановился и посмотрел ей в лицо. Она подняла на меня все еще наполненные влагой глаза и от этого ее взгляд показался далеким, как свет мерцающих звезд. Я почувствовал, как от этого взгляда по спине побежали мурашки.

— Врачи объяснили: я не ус-пе-ю… — повторила Маша.

— Что значит не успеешь? Ты что, брала какое-то обязательство?

Она не ответила, снова опустив голову. Но при слове «врачи» у меня немного отлегло от сердца. Может быть они назначили ей лечение, не совместимое с беременностью? Но я не стал спрашивать об этом. И без того видел, что любой разговор о здоровье равносилен для нее пытке. Я обнял ее, поцеловал в щеку и сказал:

— Глупая… Какая разница, когда у нас будет ребенок. Раньше или позже. У нас с тобой впереди целая вечность.

Маша уже другим взглядом посмотрела на меня и спросила:

— Ты очень хочешь ребенка?

— Безумно, — ответил я, прижимая ее к себе. — Я хочу крошечную девочку, как две капли воды, похожую на тебя. Я буду носить ее на руках и целовать каждый пальчик. В ней будем мы оба — ты и я.

Мне показалось, что я немного избавил ее от страха. Чтобы еще больше подбодрить Машу, я обнял ее за плечо. Но она опять опустила голову и, закрыв лицо ладонями, все тем же отрешенным тоном произнесла:

— Я думала уеду и на этом все кончится. — Она вдруг всхлипнула и сказала: — Господи, зачем я так сильно влюбилась в тебя. Ты даже не знаешь, как…

Я заметил, что на крыльцо вышла Нина Ивановна. Мне не хотелось, чтобы она слышала наш разговор и тем более видела Машины слезы. Я осторожно убрал ладонь с Машиного плеча и мы пошли вдоль кромки воды. Она перестала всхлипывать.

Я наклонился к ней и тихо сказал:

— Я тоже тебя люблю. И ты даже не знаешь, как…

— Если бы не знала, мне было бы легче, — произнесла она, не поднимая головы.

Я остановился, повернул ее к себе, взял за плечи.

— Мы сейчас же едем в Москву, — сказал я. — Оставаться здесь — полное безумие. Я заставлю Валеру показать тебя лучшим врачам.

Маша подняла голову и увидела все еще стоявшую на крыльце Нину Ивановну. Старушка походила на человека, который смотрит, как за горизонтом исчезают самые близкие ему люди.

— Пойдем собираться, — вдруг решительно сказала Маша. — Ты же приехал за мной. Зачем мне тебя мучить? Только знаешь… — она сделала паузу: — Пусть старики не догадываются ни о чем. Хорошо?

Мы успели на максимихинский автобус и вечером были в Улан-Удэ. В гостинице «Байкал» я с командировочным удостоверением московского корреспондента устроился в одноместный номер. Машу поселили в двухместный, но она пришла ко мне. Мы не спали всю ночь. Она рассказывала мне о своем детстве, о Байкале, об отце с матерью. Я слушал ее ровный и тихий голос и у меня замирало сердце от нежности к ней, оттого, что она была так близко. Я повернулся к ней и осторожно поцеловал.

— А все-таки хорошо, что я съездила в Сосновку, — сказала она. — Теперь мне намного легче. Я смогла попрощаться с мамой, хоть и не увидела ее.

— Ты говоришь так, словно собралась умирать, — заметил я. — Мы еще сто раз побываем у твоих стариков. И за грибами сходим, и омулей с дедом половим.

— Тебе легко говорить об этом…

— А тебе?

Маша не ответила. Она лежала на моей руке, глядя в потолок. Я видел, как вздымалась и опускалась ее грудь при каждом вдохе.

— Опять видела сон? — спросил я.

— Да, — ответила Маша.

— И что тебе снилось?

— Будто я встретила маму, мы обнялись. Она взяла меня за руку и мы пошли с ней по воде к самому горизонту. Я шла по Байкалу, как по степи, не намочив ноги.

— По-моему, это не очень хороший сон, — сказал я.

— По-моему, тоже, — ответила Маша.

— Но ты же не придаешь значение снам?

— Конечно, нет.

— Ты будешь умницей в Москве? — спросил я. — Не убежишь снова?

— Нет, милый. — Она повернулась на бок и наши глаза встретились. — Теперь я уже никогда не убегу от тебя. — Она положила руку на мою спину, прижавшись ко мне всем телом.

— Я буду скучать о тебе, — сказал я. — Ты у меня единственная. Другой такой не будет.

— Не успокаивай меня, милый.

— Мы не увидимся целых пять дней.

— Это так долго, — она вздохнула и посмотрела на меня.

— А ты говори себе, что мы расстаемся в последний раз…

— Я все время твержу себе об этом, — Маша откинула сползшую на лицо прядь волос и поцеловала меня.

Утром я проводил ее в аэропорт, а сам остался в Улан-Удэ завершать газетные дела. Мы договорились встретиться в Москве через пять дней.

Работа идет на ум, когда не беспокоит ничто другое. Моя же голова была занята Машей. Я разговаривал с директором музея декабристов в Новоселенгинске, бывшим школьным учителем, отдавшим тридцать лет жизни собиранию экспонатов, и почти не слушал его ответов. Он держал в руках маленького, потемневшего от времени бронзового Будду — ламаистского божка, которому поклоняются буряты, и говорил:

— Эта статуэтка находилась в доме Николая Бестужева. Он приобрел ее в Кяхте у китайского купца, приезжавшего туда со своими товарами.

Директор протянул мне Будду. Я взял его, увесистого и холодного, упершегося руками в скрещенные ноги и смотревшего на меня упорным, изучающим взглядом. Я хотел спросить его — провидца и мыслителя, собравшего в себе всю восточную мудрость, что ждет нас с Машей в ближайшее время, но не стал задавать этого вопроса. Будда не мог ответить на него, потому что я верил в другого Бога, более близкого мне и моему народу и за ответом надо было идти к нему. Но в Новоселенгинске не было православного храма. Оставленный людьми, он стоял на противоположном берегу реки, там, где находился город еще до приезда декабристов. Теперь за Селенгой кроме заброшенного храма не было ни одного строения. Люди перебрались на новое, недоступное для речных разливов место. А Бог не посещает храма, в который не ходят люди.