Станислав Вторушин - Не кричи, кукушка

Витек уже сорвал с Кати трусики и пытался сделать свое гнусное дело. Но то ли он слишком перевозбудился, то ли потому, что чересчур спешил, у него это не получалось. Штаны Витька сползли до колен, он кряхтел то поднимая, то опуская омерзительный голый зад. Эта картина ошеломила Федю. На какое-то мгновение он оцепенел. И когда увидел выглядывавшее из-за плеча Витька окровавленное, распухшее лицо Кати с закрытыми глазами, сначала не узнал ее. Лишь бросив взгляд на изорванное сиреневое платье, понял, что изнасиловать пытаются его сестру. Федя машинально протянул руку за дверной косяк, куда он обычно ставил вилы. Их там не оказалось. Он повернул голову и увидел, что они лежат на полу. Когда Витек понял, что уронил вилы сам, нечаянно зацепив их ногой, он успокоился. Лишь отодвинул их чуть в сторону, чтобы не мешали. Федя молниеносно, словно выскочивший из засады зверь, рванулся вперед, схватил вилы и с размаху вонзил их в спину Витька. Он услышал, как они стукнулись о позвоночник, со скрежетом пропороли его и вошли в тело. Витек сразу обмяк, вытянулся во весь рост и начал скрести пальцами доски пола. Федя напрягся, поддел его на вилы, сбросил с Кати и пришпилил к доскам. Кровь ручьем потекла по спине Витька, на губах показалась красная пена. Он пытался повернуть голову, чтобы увидеть того, кто расправился с ним, но голова тяжело упала и лишь пальцы продолжали скрести доски.

Федя нагнулся, схватил Катю за руку, резко поднял ее на ноги.

— Пойдем! — крикнул он, выталкивая ее из стайки.

Она пошла, всхлипывая и не пытаясь высвободить свою руку из жесткой ладони брата. По ее распухшему, окровавленному лицу текли слезы. У калитки показалась Редкозубова с трехлитровой банкой в руках. Увидев Катю, она поставила банку на траву и кинулась к ней. Запнулась обо что-то, упала, вскочила и побежала снова.

— Это что же за выродок такой! — заголосила она на всю улицу, повернувшись к Руфиному дому. — И как только Бог позволяет им появляться на свет!

Федя хотел завести Катю в дом, но, оказавшись у крыльца, она беспомощно опустилась на ступеньку. Он сел рядом, погладил сестру ладонью по голове. Она прижалась к его плечу и заплакала навзрыд.

— Пусть выплачется, легче будет, — сказала Редкозубова, присаживаясь рядом с Федей. — А где упырь-то этот?

Федя кивнул в сторону стайки. Старуха проследила за его взглядом, вздохнула и перекрестила стайку широким крестом. Катя заплакала еще сильнее. У Феди начали трястись руки. До него только сейчас стало доходить, что он расправился с человеком, пусть и преступником.

— Пойдем в дом, — сказала Редкозубова, глядя на Катю. — Тебе надо вымыться и переодеться.

Федя обнял сестру за плечо и попытался поднять ее с крыльца, но она не вставала. В это время с опушки леса раздался громкий и надрывный голос кукушки. Она словно звала кого-то. Катя на минуту затихла, убрала голову с Фединого плеча и отчетливо произнесла:

— Не кричи, кукушка!

— Что, что ты сказала? — спросил Федя, тряхнув сестру за плечо.

— Не кричи, кукушка! — шепотом повторила Катя, встала и медленно пошла в дом.

Старуха Редкозубова, широко открыв рот, посмотрела ей вслед и перекрестилась.

Измотанная дикой давкой в таможне, мокрая от пота Люська наконец-то увидела Вадима и, высоко подняв руку, нервно замахала зажатым в ладони платком. Она даже попыталась подпрыгнуть, чтобы он заметил ее поскорее. Но Вадиму не хотелось идти к ней. Он посмотрел на Люську и повернулся к Кате, не зная, с чего начать разговор. Первым делом, конечно, нужно было попросить прощения и объяснить, почему он тогда не заступился за нее и сбежал из стайки. Но Вадим боялся начинать разговор, потому что прекрасно видел тот водораздел, который пролег между ними за эти годы. Катя из деревенской девочки превратилась в леди, к которой боязно подойти, а он стал лишь челноком. А что может челнок? Предложить леди, чтобы она купила у него букетик фиалок? Этого не понимала Люська, истерически кричавшая на весь зал:

— Вадим! Я здесь!

Люська кричала так, что можно было подумать, будто с нее сдирают кожу. Вадим сделал ей знак рукой, давая понять, что сейчас подойдет. Катя, смотревшая на Вадима с радостным ожиданием, повернула голову, увидела Люську и мгновенно изменилась в лице. Ее красивые губы плотно сжались, а взгляд стал растерянным. Но Вадим не заметил этого.

— Катя, — сказал он, отворачиваясь от Люськи, как от назойливой мухи.

Это имя Вадим произнес не голосом, а сердцем. Он вспомнил, как лежа на пляже, целовал ей пальцы и от этого воспоминания сразу исчезла нерешительность. Темно-карие Катины глаза были такими родными, смотрели так тепло, что Вадим увидел перед собой другую жизнь, полную чистой любви и света. И от этого видения почувствовал, как отряхнулась душа, сбрасывая с себя ошметки грязи, и потянулась к другой душе, недосягаемой и потому казавшейся еще чище. Потянулась, чтобы, пройдя через ее свет, никогда больше не коснуться никакой скверны. Ему показалось, что и Катя сейчас чувствует то же самое. Но Вадим ошибся. Кончиками пальцев Катя поправила шляпу, перевела взгляд с него на Люську и сказала тоном, от которого у Вадима побежали по спине мурашки:

— Извините, я спутала вас с другим.

— Да ты что? — Вадим не мог поверить тому, что она говорила. — Я же приезжал к вам в деревню.

Вадим, как утопающий, пытался ухватиться за последнюю соломинку, все еще надеясь, что она может спасти.

— Я никогда не видела вас ни в какой деревне, — ледяным тоном произнесла Катя. — Извините.

Она отвернулась. Между ней и Вадимом тут же вырос широкоплечий амбал, скорее всего из ее личной охраны. Но страшен был не амбал, а то, что Катя объяснилась так холодно и жестко. Все эти годы она постоянно жила в его душе. Были женщины, которыми он увлекался, были те, которых, как ему казалось, любил. Но ни об одной из них он никогда не думал так трепетно и нежно, как о Кате. Он готов был на коленях вымаливать у нее прощенье за предательскую трусость. Ведь после того, как проскочив от страха мимо Редкозубовой, Вадик пришел в себя, он хотел позвать кого-нибудь на помощь и спасти Катю. Но рядом никого не оказалось. Все взрослое население, попрятавшись в укромных местах, пьянствовало. Даже деда с бабкой не оказалось дома, они тоже пошли на станцию за дармовым вином. Вадик прошел в комнату, упал на кровать и заплакал от бессилия. Утром он уехал в Новосибирск и больше никогда не возвращался в деревню. Но все эти годы, кляня себя за трусость, думал о Кате. Ведь ему не надо было бросаться на насильника. Достаточно было закричать, позвать на помощь и тот, спасая свою шкуру, сам сбежал бы из стайки. А Вадик оцепенел от страха, который парализовал волю. Впрочем, он всегда верил, что Катя поймет и простит его за минутную слабость, только бы им удалось встретиться. Плохое забывается, остается лишь хорошее. Но Катя не забыла и не простила.