Николай Боков - Пик Доротеи

Нора стояла на пристани, смеясь, представляя случившееся шуткой, однако когда Клаус выбрался из воды и приблизился, она издала крик, какой слышен подчас в схватке японской борьбы, и, подпрыгнув, приняла позу обороны. Ноздри женщины раздувались, зеленые очи сверкали молниями. Клаус остановился, восхищенный, притягиваемый, ошеломленный.

— Тебе хочется тела, а не меня! — крикнула Нора, наступая. Теперь он отскочил.

Они вернулись по берегу, пешком через парк. Нора шла в отдалении, соблюдая дистанцию, и Доротея, заметив это и мысленно измерив, предположила какой-то жест сближения со стороны Клауса.

Чувствуя особенное внимание сестры, Нора притворно дрожала и делала «брр» губами, показывая, как ей холодно и что ее нужно бы пожалеть. Клаус исподтишка любовался ее быстрыми жестами, современной пропорцией узких плеч и тонкой талией, плавно расширявшейся в безупречный овал бедер. «Это кувшин, божественный кувшин наслаждения!» — сказал он себе. Завернувшись в полотенце, она прошла мимо него совсем близко и скрылась в комнате.

— Ах, Нора, она всегда была самостоятельна в поступках! И первая! Никто не успевал за нею, — сказала Доротея. — Даже мальчики.

Колокол позвал их к окну: на озере белел одинокий парус Штеттера, и вскоре его кораблик заскрипел дном о прибрежные камни дна. Капитан легко соскочил на берег. К его костюму добавилась красная косынка на шее, какие носили моряки в девятнадцатом веке, и огромная в левом ухе серьга.

— Вы не одни! — воскликнул он, удивленный. — С каждым разом вас все больше!

— Вы в самом деле моряк? — спросила Нора, протягивая руку, не ожидая, чтобы кто-нибудь ее представлял.

— Мадемуазель, я капитан этого судна, — важно сказал Лео. Все повернулись посмотреть. — Позвольте представить: швертбот Lermontoff .

Ударение он правильно ставил, на Е . И действительно, имя парусника было красиво выписано латинскими буквами, напоминавшими славянские.

— По нынешним правилам, следовало бы окончить на tov , — сказал Клаус. — Off звучит слишком по… американски!

— Согласен! — заулыбался Лео, довольный, что может проявить себя в нюансах русской души и истории. — Он у меня эмигрант первой волны , так благороднее… Я подумаю… Не пора ли Лермонтову оканчиваться на tov ? Это точнее и… справедливее!

— И богаче аллюзиями, — добавил Клаус.

Опасаясь, что смысл разговора от дам ускользнет, он сменил тему, предложив гостю напитки. Тот отказался.

— Если сказать вам всё , — сказал Штеттер, употребив нарочито галлицизм, — я чувствую себя иностранцем в этой стране. А за границей — как дома! Вероятно, потому, что за спиной Швейцария… Странно, не правда ли? У вас так бывает?

Сестры переглянулись.

— Как вам сказать… — задумался Клаус. — Мне, признаться, везде одинаково. Впрочем, на новом месте мне всегда лучше: люблю эфемерность ожидания, что теперь-то будет всё по-другому… На новом месте я молодею.

— Нам предстоит посещение мэтра, — сказал Лео. — Иногда он молчалив, но не нужно смущаться, он вам рад, хотя сразу не видно: он интроверт! В семидесятых годах он искупался в лучах славы, это был его пик. Он оркестр возглавлял, однако постепенно сам отдалился и выступает нечасто. Когда чувствует вдохновение. И тогда его концерт — событие.

— Как же он управляется с домом? — заранее удивилась Нора.

— Не он. Фрау Штольц заведует его хозяйством и вообще всей административной стороной экзистенции… Как представлю себе эти безликие конверты с окошечками… — Лео передернул брезгливо плечами, да и Клаус поежился. — А она скучает без них: общество и государство разговаривают с ней таким образом… Она, впрочем, была неплохая флейтистка. Грегор ее у муз оторвал и присвоил. Сама виновата: сказала ему, что он гений.

Вблизи швертбот Штеттера выглядел настоящим кораблем с каютой и застекленной рубкой. Для отсутствия ветра конструкторы предусмотрели мотор.

— Входите, пожалуйста, — церемонилась фрау Штольц, равнодушно принимая подарки Штеттера, — бутылку отборного вина и круг сыра в приятной восковой оболочке. — Пойду извещу мэтра о вашем приходе.

Они находились в салоне, окнами выходившем, конечно, на озеро. Дом дирижера располагался значительно выше по склону, и пейзаж открывался дальше, синий цвет воды был ярче. Легкий сквозняк вносил ноту гулкого эха горной местности. Главенствовал в салоне рояль. Рядом с ним вдруг возник человек среднего роста в темном свитере тонкой вязки. Он внимательно смотрел на гостей, даже, пожалуй, рассматривал одного за другим, и дружелюбно, а те, застигнутые врасплох, не знали, как себя повести.

— Простите мне эту неожиданность, — сказал Меклер. — Я услышал ваш приход и воспользовался секретным коридором…

Позади него в стене виднелась маленькая дверь.

— Лео, вы о ней не знали?

Клауса поразила живость глаз дирижера, быстрота движений крепких коротковатых рук. Устремленный с горбинкою нос вытягивал лицо вперед, придавая ему выражение птичье. Поспешно вошла фрау Штольц и не без досады произнесла:

— А! Вы уже здесь!

— Да, Элиза, — сказал Меклер с насмешкой, словно ему удалось ее обхитрить, и примиряюще добавил: — Здесь все свои… И своих мы умеем угостить, не так ли, гнедиге фрау ?

Через минуту гувернантка вкатила длинный двухэтажный столик с бутылками, графинами и закусками. Возведя глаза к потолку, она проговорила вслух молитву, как еще водится в почтенных фермерских семьях, и сказала торжественно: — Просим не церемониться!

Лео налил себе виски, Клаус читал этикетки на бутылках, Грегор изучал надписи на подарке Штеттера. Дамы начали с соков.

— Спасибо вам за эту встречу, дорогой Клаус, — сказал дирижер потеплевшим голосом. — Вы знаете, я вижу людей много и часто, слышу их голоса — но они лишь приветствуют мое умение… Любой другой режиссер услышит те же аплодисменты. Мои личные рандеву тоже часть моей профессии… Ах, как приятны бескорыстные, теплые человеческие встречи.

Фрау Штольц отозвалась на это заявление шумным вздохом и звоном тарелок, довольно мелодичным. Меклер остановился и прислушался, и поморщился:

— Элиза, вы сыграли Дебюсси, но не самым успешным образом!

Гувернантка всхлипнула, прижала салфетку к глазам и вышла. Доротея и Нора переглянулись.

— У вас в доме говорят на языке посвященных, — сказала Доротея. Холодным тоном она как бы брала под защиту обиженную хозяйку дома, и к Клаусу обращалась, усиливая атаку.

— В самом деле, это почти эсперанто, — поддержал Штеттер, оглянувшись одобрительно и перемещаясь в ее сторону со стаканом в руке.

— Наше эсперанто, — подчеркнул Меклер, — уже ни на что не надеющихся . — Вы знаете, мне вспоминаются в вашем присутствии давно забытые вещи… Древние — и настолько, что я с удивлением спрашиваю, какое имею к ним отношение… Имею ли?