Сергей Чевгун - ...И больше - ничего

Пока Апостол утешает гражданскую, а законная с кем-то вполголоса разговаривает по телефону, я подхожу к Витькиному брату.

— Прими мои соболезнования, — говорю я ему. Брат кивает в ответ. Держится он достойно: положение обязывает. Брат принял на себя тяжесть похорон, ему же предстоит через полгода принимать и бремя наследства.

Появляется распорядитель:

— Можно войти в зал для прощания с покойным.

Тихо, почти виновато, мы входим в зал печали и скорби. По очереди кладём в гроб цветы. Появляется священник. По-хозяйски осматривает покойника и иже с ним, опускает глаза долу и берётся за кадило. Терпкий запах умиротворения наполняет зал.

Священник открывает требник и начинает читать молитву. Монолог на церковно-славянском то и дело прерывается речетативом: "Господи, помилуй!" Кто верит, тот крестится, кто не верит — пребывает в печали. Кто верит, но сомневается, смиренно держит руки на животе.

Отчитав своё, священник уходит вместе с требником и кадилом. Всё что надо отпущено, вечный покой гарантирован, хотя и не сразу: придётся подождать сорок дней.

— У вас есть несколько минут, чтобы попрощаться с покойным, — это опять распорядитель.

Это значит, снаружи, у резных дверей, уже собрались новые родственники, друзья и знакомые. Ожидают очереди, но уже к своему покойному. Ох, уж эта Москва!.. Повсюду очереди, даже на кладбище. Хорошенько подумаешь, прежде чем здесь помирать…

Но вот уже брат в молчании постоял над братом. Вдовы по очереди поправили цветы в ногах у покойного. Скорбно вздохнули знакомые.

Я посмотрел на Апостола. А он посмотрел на меня. В наших глазах читался один и тот же вопрос: "Кто следующий?.."

Прощаясь, я поцеловал Витьку в лоб. Апостол целовать не стал. Наверное, у апостолов это не принято.

Вот, пожалуй, и всё.

Дальше был ресторан. Тихий зал, общий стол. Зарубежная, что ли, кухня.

Помянули. Вспомнили Витьку. Опять помянули. Незаметно вплелись в разговор и другие темы: проблемы творческой интеллигенции, искусство игры на тромбоне. И здесь Апостола понесло.

— Интересно у меня как-то всё получается, — говорил он, поглядывая на знакомых и родственников. — Вот я русский, а мне всю жизнь помогали евреи: стихи печатали, сборники издавали… Недавно в Америку пригласили. От одного журнала. Дали за первое место значок и двести долларов. Выходит, не зря съездил. А у нас…

Я посмотрел на часы: пора. Обнял Брата, пожал руку Апостолу. Попрощался с поминальным столом. И подался на вокзал.

Через час автобус увозил меня из Москвы. Увозил из прошлого в настоящее и дальше — в уже начавшее темнеть будущее. За спиной оставался город, полный давних надежд и пока ещё близких воспоминаний.

Оставалась память. И Вечность, однажды обещанная другу.

Только память и Вечность.

И больше — ничего.

2013 г.

Примечания.

1.При всей своей схожести творчества и судьбы не следует отожествлять Апостола с каким-либо реальным лицом из современников. Это не исследовательская работа, посвящённая творчеству безвременно ушедшего поэта. Не библиобиографическая справка члена СП. И не воспоминания о выпускниках Литературного института. Для книг из серии "ЖЗЛ" необходимо иметь особый творческий дар, которым я не обладаю. Единственное, на что вправе рассчитывать читатель, это на профессиональную память автора и на его объективность в оценке некоторых событий и лиц, а также отдельных литературных произведений.

2. Ассоциация навеяна картиной П. Брейгеля "Слепые".

3.Здесь и далее — стихи М. Анищенко (за исключением стихотворений, авторство которых оговорено в тексте).

4.Столь сильные эмоции имеют под собой скорее не медицинскую, а литературную основу. В первом варианте стихотворение "Дом и Река" завершалось такими строчками:

Не приходишь ты под окна,

Не глотаешь в горле ком.

И мне в зад втыкает доктор

Шприц с Иваном-дураком.

Я вдыхаю мрак психушкин,

Шлю послания в собес.

Я, конечно же, не Пушкин,

Не убьёт меня Дантес.

Пьяный доктор. Санитары.

На губах то боль, то скотч.

Мы с Тамарой ходим парой,

Просим Демона помочь.

Я люблю сестру Данаю,

На обед люблю рагу,

И давно не вспоминаю

Дом на красном берегу.

Что мне призрачные нети,

Что мне замыслы Творца?

Но порой мне снятся сети

Без начала и конца.

5.Про "остекленелый мор" в глазах мёртвого Гаршина писал В. Катаев в повести "Алмазный мой венец".

6.Незадолго до смерти Апостол позвонит своей бывшей жене и признается, что самой трагической и непоправимой ошибкой в жизни считает свой разрыв с семьёй. Об этом жена рассказывает в видеофильме, который размещён в интернете.

7.Мне больше всего нравятся заключительные строки этого стихотворения: "И смотрит Господь, удивлённо и строго, // И знает, зачем я живу на земле". По-моему, точней не скажешь. Хотя и в этих стихах Апостол не удержался от игры в преображение: "любовь и разлука" вместе с амфибрахием пришли сюда явно от Б. Окуджавы.

8.Здесь Апостол лукавит. Думаю, не без причины: не случись нашей ссоры, не было бы и этой записи на "Стихи. ру".

9.На мой взгляд, по степени эмоционального воздействия это одно из самых сильных стихотворений Апостола последних лет. За такие стихи можно забыть и сиротский тельник, и валенки вместе с Клюевым.

10."Последним побегом" назовёт свое эссе об Апостоле наш общий приятель по Литинституту — Помор. По-моему, название не слишком удачное, поскольку оно не совсем точное. Побег в смерть — это всё-таки прерогатива самоубийцы, Апостол же не был склонен к суициду. Иногда он заигрывал со смертью, — как все мы, грешные, — однако воспринимал её отнюдь не в биологическом смысле, скорее как некий поэтический образ. Бежать в смерть Апостол не торопился. Здесь он похож на своих предшественников — русских поэтов, традиционно писавших о смерти, но в большинстве своём кончивших жизнь отнюдь не как Цветаева или Есенин.

11.Перечитывая "Побег", невольно ловлю себя на давнем ощущении: в стихотворении явно не хватает концовки. Хотя бы такой:

Крикнул лось у воды, вторя горькому волчьему вою.

Словно стёртая медь, высыпалась судьба из горсти.

И качалась звезда на волне — над моей головою,

И закат угасал, как последнее в жизни: "Прости…"

Возможно, когда-нибудь Апостол допишет эти стихи, но случится это уже в другой жизни. Тогда же, наверное, исполнится и давняя его мечта: