Михаил Шмушкевич - Я вас жду

В разгар репетиции, в тот момент, когда британский король Лир (шофёр Алексей Остапчук) выносил на сцену свою мёртвую дочь Корделию (доярку Шуру Наливайко), меня словно током ударило: «Руслан сбежал в Одессу!»

Оригинален молодой человек Остапчук! О чём бы он ни говорил, вид у него такой, будто сообщает о деле первостепенной важности. Только перед началом репетиции он мне сказал:

— К Одессе, Галина Платоновна, интерес проявил.

— Кто?

— Братишка ваш, — пояснил Остапчук. — Далеко ли она, мол, от нас. Вот чижик! В Одессе, может, родичи у вас?

— Никого.

— Чего же?..

— Обыкновенное детское любопытство.

Лир: Вопите, войте, войте! Вы из кам…

— Плохо, — выкрикиваю я резко. — Алексей, кого играешь — старого короля или спортсмена-тяжеловеса? Сцена дрожит от твоих шагов! Начнём сначала, начали!..

Это пустая придирка, чтобы на ком-то отвести душу: я слышу не старого британского короля, а нашего колхозного шофёра: «К Одессе, Галина Платоновна, интерес проявил…»

Еле-еле дождалась конца репетиции. Бегу к выходу и, выбравшись на улицу, мчусь по лужам домой.

Влетаю в хату, уверенная, что раскладушка, на которой обычно спит маленький Багмут, стоит, как и до моего ухода, прислонённой к стене. Включаю свет и — к ширме. Есть! Тихо посапывает носом… На спинке стула — его пиджачок, а из-под раскладушки выглядывают, поблёскивая носками, ботинки.

Выключаю общий свет, зажигаю настольную лампу. Чувствую, что начинаю оттаивать, напряжение ослабевает. Плюхнувшись на стул, принимаюсь себя бичевать: «Бред, бессмыслица, глупость. Такое выдумать! Мальчик ботинки свои перед сном драил, а ты…»

Завтра спрошу у него, зачем он интересовался Одессой. Нет, не так! Первое, чего надо от него добиться, — чтобы он осознал свою ошибку и извинился перед Оксаной Ивановной. Причём обязательно в присутствии всего класса. «Руслан, поняла я, пользуется в четвёртом «А» непререкаемым авторитетом, воспользуемся этим».

Не уронит ли он в таком случае свой авторитет, Лариса Андреевна? Нет, не уронит. Ему надо разъяснить, что его поступок послужит добрым примером для всего четвёртого «А». Ничего, ничего, пусть пожертвует своей амбицией, а за то, что хитрил, вовремя не явился домой — накажу. Ни игр, ни Олежки Белоконя, ни Михайлика Барзышина, ни телевизора. Провинился — отвечай!

Я совсем отошла. Встаю, снимаю шляпку и на цыпочках направляюсь к вешалке. По дороге цепляюсь за край стола. Оборачиваюсь — и столбенею: на столе лежит старый полушубок Руслана, присланный на днях по почте. Полушубок на столе?! Надо же… Хочу его поднять, не поддаётся. Что за чертовщина? Осторожно разворачиваю: чугун с горячим картофелем в мундире!

Руслан сварил! Как же этому не радоваться? Ещё накрыл, чтобы не остыло. Какая забота, предупредительность! У меня появляются два противоречивых желания: первое — отлупить малого, как Сидорову козу, второе — прижать его крепко-крепко к груди и целовать, целовать, как Софья Михайловна своего Павлушу…

Ем и пишу письмо Трофиму Иларионовичу, так как сгораю от нетерпения поделиться с ним своим настроением. Пишу о том, что у его сына всё чаще и чаще стало проявляться чувство долга, чувство преданности и потребность отвечать на добро добром. В нём происходит, как в подобных случаях говорят, духовное очищение…

Утром за завтраком завожу разговор об Одессе.

— Слыхал, что с грузинскими ребятами дружим? — обращаюсь к Руслану, следя за тем, как он тонкими ломтями нарезает хлеб. — Так вот, в следующее лето собираемся к ним в гости. Морем, конечно: Одесса — Батуми. Поедешь?

Ироническая улыбка. Неужели догадывается, что я откуда-то знаю о его расспросах?

— Так что? Поедешь с нами или не поедешь?

Руслан упорно хранит молчание.

Где мне найти такое слово, чтобы заставить этого противного мальчишку заговорить? Хотя бы шевельнулся!..

— Вы не очень любезны, сеньор…

— Ла-а-а-дно, — протягивает он неохотно. — Поеду, раз надо.

— Обойдёмся как-нибудь без жертв, — парирую и после небольшой паузы добавляю разочарованно. — До сих пор я думала, что ты любишь море.

Я знала, Руслан за свою короткую жизнь уже успел побывать чуть ли не на всех морях. Его родные грелись на солнышке, а он, стоя по щиколотки о иоде (дальше бабушка ему не разрешала), индол лишь далёкий горизонт, где медленно, едва заметно двигались крохотные, будто вырезанные из картона, кораблики. Сколько раз он уходил с ними в открытые водные пустыни! Он был и капитаном, и гарпунёром, и сигнальщиком, и радистом. Но именно в эти счастливые блаженные минуты слышался крик: «Хватит! Выходи, простудишься!» «Ух и злился же я, Галя!» — признавался Руслан, сжимая кулаки.

— Перед ней извинюсь, — объявляет неожиданно мальчик.

— Не «перед ней», а «перед Оксаной Ивановной», — делаю ему строгое замечание. — И неплохо было бы в присутствии всего класса.

Он мнётся, переступает с ноги на ногу.

— Что, храбр трус за печью? Кстати, о гоноре. На днях Павел Власович в разговоре с одним учителем немного погорячился, наговорил всячины. Опомнился, пришёл в учительскую и тут же при всех извинился… Вот так!

Руслан, не подымая головы, как никогда шумно сопит. Терплю, замечания не делаю. Напротив, радуюсь: он извинится перед Кулик, притом публично! Долго будет сопеть и перед тем, как произнесёт слова извинения, и после, за партой. Ещё бы, он так не любит свою учительницу! Какую непростительную ошибку я совершила, боясь обидеть Оксану! В четвёртом «Б» Руслан вёл бы себя совершенно иначе. Теперь уже поздно…

Выражение его лица вдруг становится мягким, озабоченным.

— Галка, а… пенёнзы? — задаёт он вопрос, прикрывая за собой калитку. — Для поездки где пенёнзы взять?

«Пенёнзы» — слово из лексикона нашего прораба», — отмечаю про себя и торжествую: деловой» трезвый вопрос! Мой сорванец теперь знает счёт деньгам! Он, фактически он ведёт наше домашнее хозяйство. Бегает и магазин, знает, какие продукты у нас есть, каких не хватает и что нам не по карману. Я воспитываю в нём не жадность, а бережливость к трудовой копейке, учу его понимать, что есть безрассудные траты.

Не балую его деликатесами, в таблицу витаминов не заглядываю, а каким стал! Мордашка округлилась, рёбрышки скрылись, в рост пошёл, как колос после обильного дождя.

— Деньги — не твоя забота, Руслан, — говорю. — Колхоз даст, заработаем.

У входа в школу Руслан неожиданно останавливается, размашисто ударяет себя в грудь и бросает:

— Не люблю трепачей. А «Чижик» — трепло первого класса.

Я так ошарашена этим, что не нахожу слов для возражения. Маленький Багмут догадался, зачем я завела разговор о поездке морем, но отмалчивался. А в грудь, обезьянка, ударил себя точно так, как наш прораб. Тот тоже, когда чем-то недоволен, колотит себя в грудь…