Диана Виньковецкая - Горб Аполлона: Три повести

— Да, Яша тоже был поражён, как тебя, такого мастера просеивания людей через твои беспощадные сарказмы, могли так провести! Они воспользовались твоим желанием быть выше денег, — не заключать контракта, всё по— дружески, деловые замыслы, дебри бизнесовских знаний нас не интересуют. Ты их внешне обманывал, барон, сын лейтенанта Шмидта, а они тебя по глубокому, по правде, все денежки себе, а тебе — графский титул.

— А вот… ещё один отрывок, который я хочу тебе прочесть.

«Перемещаясь окольными путями по этой вселенной, почти бессловесный Димент (Ди Монт! — поправляет он своё старое обращение к себе в третьем лице), переполненный тоскою по таинствам российской взаимосцеплённости, в этом разрежённом климате супериндивидуализма, чувствует себя пронзительно одиноко и играет пустые, а то и лживые роли, бьётся лбом о зеркальные витрины лунных городов… И находит совсем незнакомого себе «Я», другого, с искривляющим силуэт конквистадора горбом, который теперь выглядит необходимым добавлением к старому образу ленинградского «Аполлона».

— Не окрылённый, а горбатый Аполлон, — грустно, приглушённо комментирует он. — Переломали хребет Аполлону.

Я вспоминаю своё первое знакомство с «ленинградским Аполлоном», окружённом, по его словам, «поэтическими добавлениями в виде крылышек…», которые назывались всякими прекрасными именами: Лилями, Сонями, Катями, Анями, Сашами, Ирами… до бесконечности.

Аполлон появился у нас на Гражданке вместе с другим Аполлоном — художником Мишей Кулаковым, которого он обожал, и стайкой прелестных девочек. Я всего несколько месяцев как была замужем за Яшей и, «после долгих и упорных боёв» за статус жены, наслаждалась своей любовью, своим замужеством. Аполлоны внесли в мою жизнь некоторую тревогу погоней за «поэтическими добавлениями», — я боялась, вдруг и Яша соблазнится «крылышками», и отнеслась к «Аполлонам с крылышками» без особой симпатии, хотя и с любопытством: Почему они так привлекали к себе эти стайки? Все видели, как из трамвая Аполлон Димент выходил обвешанный записками. Нежные пальчики записывали свои телефоны на бумажках, на обшлагах, на носовых платках, на сигаретных пачках, на трамвайных билетиках. Аполлон выходил, сопровождаемый восторженными взглядами.

В петлице — роза, по всем карманам — слова любви.

Женщины на него обращали внимание в автобусе, на улице, в магазине — везде, где только он ни появлялся. Дело было не только в его красивой внешности и в элегантности, а ещё и в очаровывающем шарме обвораживающей игры, которой он владел, как средневековый рыцарь рапирой, конквистадор. «Вы оказались единственной, способной понять душу одинокого… Вы — живая вода, источник моего вдохновения! Я, как рыбина на суше, загораю в предпоследнем удушье без вашей любви!» И — целая стая крылышек и живой воды.

Моя мысль возвращается к настоящему. Вижу, как бывший ленинградский Аполлон сидит, без крылышек, сгорбленный, разбитый, с переломанным хребтом, всеми брошенный, всеми преданный и всеми покинутый. Почему? Куда делись все красавицы? Куда исчезли все поклонницы? «О женщины, ведь он для каждой был весь — безумие и пыл…»

Он листает, разглядывает свидетельства своего прошлого, собранного в этих листочках.

— Посмотри, я совсем забыл, что я развлекался постановкой «капустника» у вас в университете.

А я хорошо помнила, как мы готовили это представление. Вот маленький пригласительный билет на юбилей кафедры геоморфологии географического факультета ЛГУ, после разных выступлений будет спектакль–капустник, поставленный И. Диментом.

Я тогда училась в аспирантуре, и меня попросил наш зав. кафедрой С. С. Шульц придумать что–нибудь оригинальное для празднования кафедрального юбилея. И я придумала, преодолев свои опасения вместе с неприязнью, — обратилась к Аполлону–Дименту, закончившему театральный институт, чтобы он помог поставить несколько сценок из студенческой жизни, которые я и мой сокурсник Гарик Кожухов написали и даже собрали группу студентов факультета, («артистов»), желающих разыграть эти произведения. Мы выхлопотали разрешение пригласить кого‑нибудь из театральных людей, чтобы всё‑таки было более или менее профессионально, нам дали согласие и даже обещали заплатить приглашённому руководителю.

Первую встречу «артистов» с «режиссёром» мы назначили в большой аудитории факультета, находившегося в это время в здании бывшего Смольнинского института благородных девиц. Я пришла первая, волновалась и нервно ждала, как всё будет происходить. Открыв аудиторию — зал с колоннами и даже с винтовой лестницей, подошла к окну… Гигантские окна с белыми переплётами выходили на лужайку, окружённую тенистыми липами, куда не долетал шум с улицы. Здесь ещё недавно, вдали от житейского опыта прогуливались и сидели на скамейках, опоясывающих деревья, благородные девицы. Сейчас сад заброшен, пуст и закрыт — житейский опыт охраняет деревья и благородные идеалы от публики. Виднеется колокольня, но колокола уже давно не звонят, места для крестов пусты и обрывки канатов свисают прямо на крышу. Тихонько входили артисты и садились на стулья. В громадном пространстве зала собравшаяся «труппа» выглядит инородным телом, непонятного назначения, хоть и в своей аудитории, но не по своему делу. Здесь привыкли слушать лекции, а не готовить представления неизвестно чего и неизвестно с кем.

Как режиссёр справится с нашими артистами, скованными, правильными девочками и мальчиками? А может, и вообще он не придёт? Эти свободные художники такие ненадёжные, и зачем я со всем этим связалась?

Вдруг издали послышался поток словоизвержений: «Где тут зал, сцена, артисты?!», и появляется Димент. На этот раз без «поэтических добавлений в виде крылышек», а с незнакомым мне парнем артистичного вида, правда, не таким красивым, как Аполлон. Своим художественным обликом — на Дименте чёрный вельветовый берет и длинные волосы, а на парне бархатные брюки, как на Санчо Пансо, и налысо стриженая голова, — и своим свободным появлением они резко оттеняют неказистый и академический вид наших артистов. Они явились будто из другого мира.

— Добрый день, мои студенты! Я — Игорь Димент, а это Гена Селектор — мой художник и ассистент, — торжественным и бархатным голосом произносит Димент.

Все молчат.

— Дина, это что, твои артисты? — спрашивает меня режиссёр и обводит всех ироничным взглядом.

— Да, — отвечаю я и врастаю в свой стул, съёживаюсь, и мне кажется, что и вся «труппа» совсем исчезла под сидениями.

— Скажите каждый своё имя. Как вас зовут? — выбрав миловидную девушку, спрашивает Аполлон.

— Таня Петрова… — едва слышно бормочет девочка с кружочками из косичек, уложенных над ушами.