Петр Замойский - Повести

— Тятя, брось эти книги в печь. Голову они тебе мутят. А голова пригодится. Да и время не такое. С попами тебе не по пути. Ты слышал проповедь нашего? Не о святых делах говорил он с амвона; революцию клеймил, проклятия призывал, антихристом грозил. Ополоумел поп от революции. Но мы доберемся до него. Сорок пять десятин земли отберем. Читай газеты. Будем рай на земле строить. Хотя, правда, земля‑то пока еще не вся наша.

Угрюмый вышел отец из избы. И когда вышел, Павлушка сказал:

— Мучается… Кстати, о земле. Ты слышал: наши мельники в разведку к Сабуренкову ходили.

— Ну? — насторожился я.

— И утер он им нос. По десяти рублей за десятину требует. Они уже согласны на пять. Кокшайские по семь с полтиной дают.

— Значит, ходили тайком от нас? А нам, Павел, так и надо. Почитай, что пишет брат. Мы сами виноваты. Надо сход созвать. Пойдем к Семену.

И мы направились к нашему старшему другу, которому в эту слякоть нельзя было выходить на улицу.

Дни шли за днями — теплые, апрельские. Суровой и вьюжной зимы будто и не было. Вода сошла в низины, журчала по оврагам, где местами еще лежал ноздреватый, со слоем натекшей грязи, снег. На высоких местах земля уже подсохла. Слышно веселое пение жаворонка, этой ранней птахи, спутницы пахарей и пастухов. Стадо еще не выгоняли в поле. Лишь овцы паслись на небольшом клине выгона. Рядом, там, где раньше был широкий выгон, — пахота Гагариных.

Пора сева приближалась. Встречаясь, мужики говорили о земле Сабуренкова, Климова, Стогова и Шторха. Было два собрания всего села. Многие соглашались с нами, но эти же люди кивали головами, когда другие говорили «разумные слова». Расходились, снова сходились, спорили, кричали, ругались. На последнем собрании, когда стало точно известно, что Сабуренков и другие помещики хотят сдать землю соседним деревням, народ неожиданно выбрал уполномоченных. Сначала послали к Сабуренкову узнать, что он хочет, поговорить об аренде, затем решили отправиться к другим помещикам, которые тесно сплотились возле самого богатого и умного из них — Сабуренкова.

Яркий солнечный майский день. Тихо и тепло в полях. Весенние запахи молодой травы, зеленеющей озими, преющей земли густо переполняют воздух. И кажется, не идешь по земле, а летишь к неподвижным облакам, в бездонную глубину неба. Хочется петь, бегать по полям, но… мы, уполномоченные, опираясь на палки, идем важно, как почтенные старики. За нами — пестрая толпа народу. Звучат песни и гармошка.

Впереди шагает Филя Долгий, за ним мы с Павлушкой, сзади — Степка, еще два мужика и вдова–солдатка. Все ближе и ближе имение Сабуренкова. Уже виден с пригорка его дом, сад, постройки, пруд за садом. А сердце бьется все тревожнее. Я знаю, что на мою долю выпадет самая тяжелая часть разговора с помещиком, и обдумываю, с чего начать этот разговор. Молодежь повернула в небольшую дубовую рощу, а мы, минуя гумна и амбары, направились липовой аллеей к высоким воротам имения.

Ворота заперты,, но через ограду видно: возле конторы стоит лошадь под седлом. Скоро из конторы вышел человек, мельком взглянул на нас, сел на лошадь и, пригнувшись, словно над ним завизжали пули, садом помчался в тот конец, откуда идет дорога на Кокшай. Вышел еще человек. Оглянулся и поспешно скрылся.

— Чего мы стоим, как бараны у новых ворот, — не утерпел Филя, — стучать, ломать надо.

— Филипп! — окликнул я. — Откроют и так, не горячись.

К воротам действительно подходил старик–садовник. Шел он медленно в сопровождении нескольких огромных собак. Они беспрестанно брехали, то подбегая к воротам, то снова мчась к садовнику.

— Вам чего, мужички? — спросил он.

— Не мужички, а граждане, — сказал я, подойдя к воротам.

— Что вам надо?

— Сначала убери собак, затем открой ворота, а дальше разговор будет с твоим хозяином.

В это время из конторы вышел сам Сабуренков и неторопливо направился к садовнику. Остановившись, поговорил с ним. Тот, видимо, передал ему, что было приказано, и они вместе начали отгонять собак. Отогнав их, Сабуренков пошел к воротам.

— Здравствуйте, граждане! — громко произнес он.

Некоторые почтительно, по привычке сняли головные уборы и низко поклонились.

— Здорово, барин.

— Я не барин, — усмехнулся он. — Я теперь тоже гражданин, как и вы. Что вам угодно? — спросил он п с холодным презрением посмотрел на меня.

— Угодно поговорить с вами, — ответил я.

— Кто вы?

— Уполномоченные.

— Сколько? — окинул он нас.

А к нам действительно подошло куда более полсотни людей.

— Нет, не все тут уполномоченные. Нас несколько. Вот они, — указал я.

— О чем нам говорить? — снова, с еще большим презрением спросил он.

И я, едва сдерживаясь, глядя на его ожиревшее лицо, сказал ему четко:

— Гражданин Сабуренков, мы пришли к вам не стоять возле закрытых ворот. Во–первых, откройте их, Ео–вторых, будьте хозяином и примите гостей, которые пришли поздравить вас с революцией.

Долго смотрел он на меня, меряя взглядом с головы до ног, но и я не спускал с него глаз.

— Хорошо, — сказал он, — хотя есть калитка, но для гостей — ворота настежь.

Он отпер замок, сдвинул огромный засов и, открыв ворота, не оглядываясь, пошел вперед. Твердой, осанистой походкой шел он, этот владелец нескольких имений. Он привел нас в контору, открыл дверь в небольшой кабинет, прошел к столу и сел. Нас он не пригласил сесть.

— Так что скажете?

Некоторое время мы молчали. Затем Федор вышел вперед и робко начал:

— По земле мы пришли, Иван Александрович…

— Ясно, не по небу, — перебил Сабуренков.

Федор понял насмешку, но не растерялся.

— Небо высоко, а земля вот, — указал Федор за окно в сад.

— Подожди, — сказал я Федору и легонько отодвинул его. — Гражданин Сабуренков, — стараясь не выказать своего волнения, начал я, но губы мои вдруг отяжелели и во рту стало вязко, — мы пришли к вам, посланные народом.

— Это я слышал у ворот, молодой человек.

— Очень приятно напомнить еще раз.

— И с революцией поздравить?

— Поздравить.

Он посмотрел на Филю, на его гигантский бант, хотел что‑то сказать колкое, но сдержался.

— Спасибо. Я тоже рад, что свергли негодного царя и власть перешла в надежные руки.

— Тем более. Значит, все стали равны?

— Да, теперь все свободные.

— Мы тоже так понимаем. Но почему вы своих гостей не только не угощаете, а даже сесть не приглашаете?

На секунду он смутился.

— К сожалению, это контора, а не трактир. Но сесть вы можете сами… свободно.

— Уполномоченные, — обратился я к своим, — хозяин очень любезен. Так садитесь, пожалуйста, кто на стулья, кто на скамьи.

Сабуренков сдержанно кашлянул. Я взял стул и сел против него, положив на стол раненую, в бинте, руку. Он покосился на нее, тут же взглянул на одноглазого Филю, на Павлушку, на Степку в синих очках. Он как бы подсчитал, сколько же тут фронтовиков.