Николай Верещагин - Любовь к велосипеду

В секции вообще как–то не принято было говорить серьезно о тренировках, о спорте, о специальных вопросах техники и тактики. В основном трепались о посторонних вещах: о всяких вечеринках, танцульках, об общих знакомых (кто где и кто с кем), иногда о популярном детективе, о футбольном счете, о девочках — о них чаще всего. Рассказывали анекдоты, в том числе и довольно пошлые. Вообще успехом пользовался тот, кто мог похохмить, организовать «сабантуйчик», достать фирменные тряпки, модные записи или диски. Спортивные результаты как–то мало принимались в расчет.

Взять хотя бы Ядыкина. На тренировках он явно «не тянул». Володя иной раз демонстративно обгонял его, показывая высокую скорость там, где Мишка сдавал. Он бы не стал этого делать, если бы видел, что Ядыкин ста​рается, хочет стать настоящим гонщиком. Но Мишка был просто лодырь, в секцию ходил лишь для развлечения, и это возмущало Володю. Тем более что Ядыкин катается на гоночном, а сам он крутит на простом дорожном. Однако Аркашка этой несправедливости не замечал и машину у Ядыкина не забирал, хотя как гонщика явно ни в грош не ставил. Володя так и не мог понять, почему тренер относится к Ядыкину приятельски–ласко​во, тогда как его, Володю, просто не замечает. По справедливости должно быть наоборот, но справедливостью тут и не пахло. Он смутно чувствовал, что чем–то с самого начала не понравился Полосухину, но чем же, так и не мог понять.

Те, кто постарше — Семанов, Обертынский, Иван Гулко, — были неплохие мужики и крутили классно, но разница в возрасте (им всем было за двадцать пять) такая, что с ними Володя чувствовал себя мальчишкой и общего языка не находил. Витя Пряжников был сильным и перспективным гонщиком, с ним хотелось бы поближе сойтись и вместе тренироваться. Но у Пряжникова был всегда такой высокомерно–скучающий вид, он с таким презрением смотрел на Володин дорожный велосипед, что с ним тоже не получалось контакта. Нельзя сказать, чтобы Пряжников презирал лично Володю — просто на его смазливом лице всегда было такое надменное выражение. Сначала Володе казалось, что это от сознания своего ума и больших способностей, но, поговорив с Витей, он понял, что тот, в общем–то, глуповат, а надменность его от прирожденной, не знающей сомнений в себе самовлюбленности. В конце концов Пряжников стал для него просто ориентиром — обойти Витю, выиграть у него составляло ближайшую цель.

Хорошие отношения сложились у него в секции только с Сашей Рябовым, но с ним Володя мало разговаривал о том, что его по–настоящему увлекало. На первой прикидке, когда он почувствовал дружескую Сашину поддержку, он проникся к нему симпатией, но дальше отношения их как–то не развивались. Саша был парень простой, хороший, но, может быть, слишком простой, и разговора о тонких материях с ним не получалось. Он был равнодушен к музыке, мало читал, да ему и некогда было заниматься всем этим. Он был старшим в семье, где росло еще четверо детей, ему приходилось много помогать родителям по дому и на огороде. Жили Рябовы в своем доме и по–деревенски хозяйственно. Иногда Саша звал его к себе после тренировки, и мать Рябовых угощала их мочеными яблоками из своего сада. С Сашей можно было сыграть в шахматы, смотаться на рыбалку, толково починить машину, но теоретические Володины выкладки он воспринимал как баловство.

Как–то, катаясь вместе с Ядыкиным, Володя стал толковать о теории. Тот поднял Володю на смех и, нарочито все переврав, рассказал о его теоретических изысканиях в секции, приклеив ему кличку Профессор. Се​манов при этом пошутил, что Бронников совершил переворот в спорте — он тренируется в библиотеке. Володя завелся и стал горячо доказывать свою правоту: «Когда знаменитого Фаусто Коппи спросили, что самое главное для велогонщика, он ответил коротко: «Интеллект!» Володя думал, что убил их Фаусто Коппи, но ни на кого столь авторитетное высказывание особого впечатления не произвело. Пряжников фыркнул и сказал: «Туфта все это! Сила есть — ума не надо». И похоже, с ним, а не с Володей больше согласились. И теперь стоило ему лишь заикнуться о теории, Ядыкин насмешничал: «Профессор, снимите очки–велосипед».

В общем, выходило, что по–настоящему тренироваться ему было не с кем. А он считал, что если тренироваться, то только по–настоящему. Задания он себе планировал трудные, но всегда старался выполнить их до конца. Иногда это было неимоверно тяжело, но зато он больше стал уважать себя. Часто, особенно в конце тренировки, усталость до такой степени сковывала мышцы, что казалось невозможным сделать еще одно ускорение или одолеть крутой подъем. Ноги не слушались, не подчинялись, все тело сопротивлялось этому насилию. Но он уговаривал себя, заставлял, он приказывал себе: «Работать!» — и шел на подъем или с бешеной скоростью устремлялся за каким–нибудь грузовиком, долго не отпускал его, соревнуясь с ревущим мотором.

В начале мая намечались соревнования на приз открытия сезона. Для юношей проводилась индивидуальная гонка на двадцать пять, а для взрослых — на пятьдесят километров. В секции было четверо юношей — как раз набиралась команда, но гоночные машины были лишь у троих. Володя надеялся, что тренер даст ему машину, кого–нибудь из «старичков», из тех, кто не войдет в команду взрослых, но Полосухин молчал. Был еще один вариант: выставить троих, но вместо Ядыкина включить в команду Володю, отдав ему ядыкинскую машину, — явно сильнее стала бы команда. Но тренер молчал, как будто не его забота, будет выступать команда юношей или нет. А сам Володя ничего ему не говорил, ни о чем не спрашивал. Он нервничал, переживал, ему очень хотелось выступить в гонке, но что он мог сделать без машины. Он не умел просить и клянчить, «права качать» тоже было не в его характере, и он ждал, на что–то надеялся, хотя видел, что надеяться, в сущности, не на что.

Лишь накануне гонки, примерно за неделю до нее, тренер заговорил о комплектовании команд.

-​ Ну, с юнцами у нас просто, — сказал он. — Как раз четверо.

-​ А я что, на своем «велодрыне» погонюсь? — мрачно возразил Володя. — У меня же машины нет.

-​ Машины нет? — картинно удивился Аркаша, будто впервые услыхал об этом и словно сам Володя виноват, что у него машины нет. Он сморщился, почесал в затылке и бросил небрежно: — Ладно, будет у тебя машина.

У Володи сердце забилось часто и неровно. «Наконец- то!» — обрадовался он. Тренер даже как–то стал симпатичен ему, и он сразу забыл все свои недобрые чувства к Полосухину. Он даже сам не ожидал, что так сильно обрадуется, услышав о гоночном велосипеде.

Когда ребята уже подготовили машины и собрались на тренировку, тренер в своей обычной шутливой манере — «Подь–ка сюда, вьюнош!» — позвал Володю в подсобку.