Андрей Демидов - Золотая лоция

– Вишена, что делать, идти в пролив или искать место, чтоб пристать к берегу? – перекрывая вой ветра и гул прибоя, закричал Гельга, которому теперь у кормила помогал Хринг.

– Слишком темно, чтобы подходить к подветренному берегу. Будем огибать Змеиный остров. Все садитесь за вёсла и выпустите их за корму вдвое короче обычного, иначе мы их потеряем. Нужно, чтоб мы могли быстро поворачивать от камней или на волну! – Вишена был сосредоточен и встревожен. – Не нравятся мне эти ютландские проливы. Ветер всегда налетает вдруг, неожиданно. Даже Локи и Хеймдаллю, для того чтоб биться в этих местах за ожерелье Брисингов, пришлось превращаться в тюленей.

– Да нет, Локи и Хеймдалль бились у камня Сингастейн, что недалеко от Вестеролена. Это совсем в другом месте. Клянусь всеми дарами Фрейи! – отозвался Эйнар, сидящий вместе с Биргом у правого борта, за ближним к носу веслом.

– Совсем не у Вестеролена, – вмешался Ингвар, сидящий у левого борта. – Камень Сингастейн лежит под водой у устья Согне-фиорда. Это все знают.

– Да что ты говоришь, Ингвар! – возмутился Эйнар. – Ты путаешь. У Согне-фиорда Локи поймал сетью карлика Андвари, плавающего в облике окуня, и отобрал у него золото, на которое Андвари наложил заклятие.

– Нет, у Согне-фиорда!

– Нет, у Вестеролена!

Волна ударила в грудь ладьи, разбилась, поднялась к драконьей голове, наливая пену, и рухнула внутрь, накрыв спорящих и всех остальных.

– Началось. Да хранят нас боги! – крикнул Вишена, вцепляясь в борт. – Пусть все свяжутся верёвками по двое.

Ещё одна волна пронеслась над ладьёй, смешав в одну кучу людей, пожитки, клети с курами.

Берега исчезли.

Если они и существовали теперь, то только в воображении Гельги и тех, кто был с ним у кормила. От них теперь зависело всё и не зависело ничего. Вокруг ладьи с тяжкими вздохами поднимались и опадали стены пенной воды. Ладья то падала в бездну, так что люди не чувствовали своих тел, то взлетала к самым облакам, где её не доставали даже брызги. Она то кренилась и дёргалась, как поплавок, захваченный рыбой, то содрогалась, трещала, и никто не мог с уверенностью сказать, куда и как – бортом, кормой или носом – она плывёт. Бесполезные вёсла были брошены и придавлены телами. Срезанный Свивельдом и Оваром парус обрушился вниз мокрой тушей и едва не развернулся, утаскивая за борт сразу пятерых. А Свивельд и Овар, обняв перекладины, ещё долго не решались перебраться с неё на гнущуюся мачту и сползти вниз. Черпать и лить воду за борт уже никто не пытался, её излишек сам выплёскивался, когда ладья кренилась на бок, едва не опрокидываясь. С трудом различая во мгле лицо Ацура и, не надеясь, что он услышит, Вишена дёрнул соединяющую их у пояса верёвку и крикнул:

– Чуешь звук, словно сталкиваются скалы! Это прибой! Пена теперь серая, и в ней щепки и ветви. Значит, мы в проливе между Змеиным островом и фризской Зеландией. За горловиной пролив расширяется, там волны будут меньше, и мы спасёмся! Если, конечно, так захотят боги…

– Ты не дослушал, что рассказывал тебе Рагдай. Он кудесник! Колдун! – проревел Ацур. – А может быть, это Маргит в By послала тебе вслед проклятие. А может, Один гневается на Локи, который опять что-то украл и прячется в этих местах. Непростой это шторм. Ромеи называют такой шторм Слезами Девы Марии…

Ладью ещё бесконечно долго швыряло и встряхивало, но вот наконец что-то неуловимо переменилось в вое ветра и грохоте волн. И тогда крик Гельги, истошный, свирепый, словно он в тяжёлом бою поразил насмерть кровного врага, заставил Вишену, как и всех, привстать, вглядываясь туда, куда простирал руку кормчий. В разрыве волн, сквозь клочья пены они скорее почувствовали, чем увидели чёрные скалы Змеиного острова, оставшегося за кормой.

Они спаслись.

Низкий, болотистый берег Новы-реки угадывался только по сухой щетине камыша… Сырой туман гнездился среди зарослей, клубился, стелился над водой, едва касаясь её, неохотно подчиняясь вялому ветру. К недалёкому Янтарному морю река несла редкие льдины и мёртвые деревья, которые тоскливо тянули к серому небу щупальца ветвей. Туда же мутный поток нёс и войско Стовова. В омутах не играла рыба, кругом тихо и мёртво, как в трескучий мороз. Ни птиц, ни зверья не было на лысых островках, созданных половодьем. Даже лошади стояли в ладьях недвижимо, свесив головы, без обычного недовольного храпа и взбрыкивания, только вяло били хвостами.

Молчали воины. В странной дрёме, витающей над этими гиблыми местами, только иногда вскрикивал стреблянин на впереди идущем челне. Нащупав шестом опасное мелководье, он предупреждал об этом остальных.

А ведь всё было иначе три дня назад, когда они, войдя в Волх-реку, пристали у высокого частокола Илеменя. Тогда, после тяжёлого сплава по Мсте, ещё забитой льдом и несущей ледяные обломки через земли злобной и дикой веси, они, веселясь, сбросили мостки, недалеко от заваленных товарами пристаней, и вывели разминать коней, в первый раз после волока на Вольге. Стовов наказал быть на берегу, не ходить по дворам, не щупать дулебских девок, не отнимать за бесценок добро у товаринов, не стрелять открыто дичь в лесу князя поволховского Чагоды Мокрого, не топтать пахоту и никого не убивать. Сам Стовов, взяв с собой Семика, Ломоноса и Скавыку, прихватил ворох бобровых и лисьих шкур и отправился верхом к главным воротам Илеменя, где за прибывшими наблюдали готовые к отпору воины Чагоды.

Сам князь ещё не вернулся с охоты, и Стовова встретил длиннобородый старик, немногословный, не выпускающий из своих лап железную палицу. Ему отдали шкуры и десять гривен бели, как плату за проход по Волх-реке.

Кроме того, Стовов выставил вирнику и его воинам три кувшина яблочной браги на меду и пообещал кун и бели [2] Кун и бели – древнерусские единицы ценностей. , если ему укажут надёжного кормчего, ведающего мелководья на Нове. Вирник, задобренный больше вниманием знатного гостя, чем щедростью, повёл Стовова в свою избу. По бревенчатому мосту они перешли широкий ров, соединённый с Волх-рекой, миновали надворотную башню, сложенную в нижней части из гранитных валунов, а в верхней из громадных дубовых бревен. Стены Илеменя оказались двумя кольцами частокола, одно внутри другого, отстоящими на пять шагов друг от друга, а пространство промеж них было доверху заполнено землёй и камнями. Сразу за стенами, кое-где примыкая к ним, теснились срубы изб, конопаченные мхом, с узкими редкими окнами-бойницами и низкими массивными дверями. Избы стояли тесно. Промежутки между ними защищались тыном или воротинами, из-за чего город распадался на множество дворов-детинцев, способных отдельно обороняться от врагов или соседей. Стовов был несколько разочарован тем, что в сутолоке толпы его, князя, никто не приветствовал. Только раз он привлёк внимание немощного, но злобного дулеба, корове которого княжеский конь мешал пройти.