Степан Давыдюк - Плененные шахматами

Венгерский гроссмейстер полистал имевшиеся у него советские шахматные издания и неожиданно стал в тупик: «игровой почерк» Иванова менялся почти в каждой партии, да и дебютный репертуар был слишком разнообразным…

Только после матча Сабо понял, что его ввело в заблуждение: Иванов – самая распространенная в Советском Союзе фамилия. Запутаться было не грех, ведь в то время трое Ивановых носили звание мастера.

У заслуженного тренера СССР Вахтанга Ильича Карселадзе была прекрасная память. Занятия он никогда не вел с книгой в руках – это ему казалось постыдным. Единственное, чего Карселадзе никак не мог запомнить, кто же из занимавшихся у него братьев-близнецов Леван Габуния, а кто Арчил. Вахтанг Ильич мог различить их только за доской и лишь по стилю: Леван играл острее.

Перед одним из туров XXIX чемпионата СССР (Баку, 1961 год) Михаил Таль прогуливался по набережной. К нему подошел пожилой мужчина и сказал:

– Молодой человек, вы удивительно похожи на гроссмейстера Таля. Правда, Таль выглядит солиднее. Я его видел вчера по телевизору.

– Да, я знаю, – ответил Таль, – мне это уже не раз говорили.

Два пожилых джентльмена встретились после долгого перерыва:

– Простите, но мне кажется, что мы с вами играли в одном школьном турнире?

– Не может быть. В нашем турнире не было никого с бородой.

В конце 1964 года гроссмейстер Андре Лилиенталь играл на турнире в Баку с мастером из Польши Андреем Адамским. Смелая и изобретательная игра польского шахматиста понравилась Лилиенталю.

Через несколько лет, увидев своего «знакомого» на турнире дружественных армий (Москва, 1968 год), Лилиенталь искренне удивился:

– О, как вы помолодели!

– Гроссмейстер, в Баку вы играли с моим старшим братом! – последовал неожиданный ответ… Яна Адамского.

Ведущие немецкие шахматисты 30-х годов прошлого столетия объединились в группу, которую назвали «Плеяда». В составе группы были два художника Карл Шорн и Бернгард Горвиц, отличавшиеся поразительным внешним сходством. Одна из газет того времени писала: «Отличить Шорна от Горвица можно по двум признакам: первый лучше рисует, зато второй сильнее играет в шахматы».

Один из участников Берлинского международного турнира 1897 года русский мастер Эммануил Шифферс неожиданно для себя стал объектом восторженного поклонения местных феминисток. Они буквально не давали ему прохода: одни требовали автограф, другие пытались взять у него интервью.

Позднее выяснилось, что во время турнира в Берлине с успехом шла пьеса Генрика Ибсена «Кукольный дом», проникнутая пафосом борьбы за права женщин. Темпераментные дамы приняли Шифферса, в силу его поразительного сходства с великим норвежским драматургом, за автора пьесы.

Встречаясь на международных турнирах, спортсмены разных стран стремятся к общению. Хорошо, если находится общий известный язык. А если нет, то в разговорах их нередко подстерегают курьезы.

Весной 1960 года в Москве проходил матч на первенство мира между Михаилом Ботвинником и Михаилом Талем. Давид Бронштейн в это время участвовал в международном турнире в городе Мар-дель-Плата. Многие аргентинцы, встречаясь с советским гроссмейстером, свой разговор начинали с вопроса:

– Ке таль?

Бронштейн думал, что речь идет о матче.

– Таль – хорошо, Ботвинник – плохо! – так невпопад отвечал до тех пор, пока ему наконец не разъяснили, что «ке таль» по-испански «как дела».

Хорошее настроение было у Сало Флора после удачно завершенного им традиционного международного турнира (Гастингс, 1934 год).

Вместе с друзьями он возвращался в отель.

– Вич флор (Какой этаж?) – спросил его по-английски лифтер.

– Первый, второй и третий! – ответил на удивление всем и особенно лифтеру Флор, а потом пояснил: – вместе с Эйве и Томасом.

Друзья залились веселым смехом.

Хорошее знание многих иностранных языков не уберегло однажды Флора, и он попал в неловкое положение.

Первая половина матча Ботвинник – Флор (1933 год) проходила в Колонном зале Дома Союзов. Жили оба участника в гостинице «Националь», их счет в ресторане был открытым. Ботвинник обычно питался экономно, однако, когда в один из дней участников матча пришли приветствовать пионеры, он подписал счет на сравнительно большую сумму. Флор всему этому удивлялся и решил, что советские шахматисты всегда так роскошно живут.

– У вас красный живот! – сказал он однажды к ужасу одной своей собеседницы (по-чешски «красный живот» – красивая жизнь!).

Немецкое слово «патцер» означает «плохой работник», «халтурщик». В конце 30-х годов эмигрировавший из гитлеровской Германии Якоб Мизес давал сеанс одновременной игры в Лондоне Один из участников решил, что его король запатован Вопрошающе взглянув на сеансера, он спросил:

– Пат, сер?

– Сами вы патцер, молодой человек! – досадливо заметил Мизес и указал на два поля, имевшихся в распоряжении черного короля.

С тех пор слово «патцер» стало применяться в английском языке в специфическом значении – «шахматный пижон».

На одном из международных турниров партия между испанской и английской шахматистками пришла к явно ничейной позиции, Сделав очередной ход, испанка робко произнесла:

– Таблас? (Ничья?)

Англичанка не поняла, но и для нее создавшаяся на доске ситуация никакого интереса не представляла. Не видя возможностей для игры на выигрыш, она резко бросила:

– Дроо? (Ничья?)

Тон ответа несколько смутил испанку, и она вопрошающе взглянула на стоящую возле их столика француженку.

– Нюль! (Ничья!) – ответила та.

После чего партия… продолжалась.

Во время шахматной Олимпиады (Гамбург, 1930 год) участники питались в ресторане, где на весь период соревнования каждому было отведено определенное место. Иностранец, сосед польского мастера Казимира Макарчика, придя на завтрак в первый раз, обратился к нему с приветствием на немецком языке:

– Мальцайт! (Приятного аппетита!)

Макарчик не знал немецкого языка и решил, что сосед назвал свою фамилию.

– Макарчик! – громко и выразительно ответил польский шахматист.

Сцена повторилась в обед и ужин. Удивленный Макарчик рассказал руководителю польской делегации Давиду Пшепюрке о странном соседе. Пшепюрка, узнав из уст коллеги, что фамилия его соседа «Мальцайт», сначала разразился смехом, а потом разъяснил Макарчику все недоразумение.

На следующий день, перед завтраком, решив как-то сгладить неприятную ситуацию, Макарчик подождал, когда иностранец займет свое место, подошел к столику, и, садясь в свое кресло, промолвил непонятное до сих пор и таинственное слово «мальцайт».