Барух Морис Ассаэль - Дьявольский ген

Поляризация, которую мы рассмотрели, конечно, представлена весьма схематично. Но нашей целью не является радикальное противопоставление. Именно благодаря проблематике, которую она обнаруживает, новая генетика стала предметом изучения философов, которые, возможно, чтобы лучше объяснить свои точки зрения, без колебаний довели их до крайности, главным образом, предсказывая будущие сценарии, которые на самом деле кажутся очень мало реалистичными или, как минимум, далекими от нашей сегодняшней действительности. Если мы обратимся к позиции философа-аналитика Джона Харриса {95} 95 Harris J., Enhancing evolution цит., pp. 3–4. , то, когда он говорит о «новой фазе […], в которой дарвиновская эволюция, путем естественного отбора, будет заменена добровольным процессом отбора, который, вместо ожидания миллионов лет, в течение которых происходила дарвиновская эволюция, даст видимые и ощутимые результаты почти мгновенно», мы понимаем, что его парадокс состоит не столько в утверждении свободы (этической) индивида выбирать, как передавать собственное наследие, сколько в постановке менее насущных вопросов. Речь идет о точках зрения, подразумевающих не только анализ. Мы пока не в состоянии селекционировать расу суперлюдей, возможно, у нас никогда не будет такой возможности. С другой стороны, я не нахожу актуальной озабоченность философа Юргена Хабермаса, который, доводя до крайности свои примеры, пытается создать собственную этику генетики {96} 96 Haberma J. И futuro della natura umana. I rischi di una genetica liberale. Einaudi, Torino, 2002. . Наоборот, пришло время создать этику настоящего, возможно, не универсальную, модифицируемую, но способную принять вызов, который сегодня бросает технология. Поэтому я считаю намного более конкретными исследования многочисленных социологов в сфере здравоохранения, которые рассматривали тему возможного устранения генетических заболеваний, стараясь понять, как устроены новые генетические ориентации, каковы индивидуальные или коллективные мотивы, влияющие на решение о прохождении генетического теста, каковы интересы, поддерживающие скрининг населения или препятствующие ему, и как формируются социальные субъекты, классифицируемые как носители.

В последние десятилетия генетика демонстрировала тенденцию проникновения в повседневную жизнь, как в свое время бактериология проникла в личную и социальную жизнь в конце 1890-х годов. Успех проекта «Геном человека» способствовал созданию в обществе новых интересов и представлений. В конце 1980-х годов философ и медик Франсуа Дагонье говорил о необходимости преобладания культурного над естественным. Он утверждал, что прогресс в биологии и в медицине поднимает важные вопросы, способные поколебать сами основы нашего существования: тело, продолжение рода, семья. Он отстаивал необходимость не биологического, а антропологического ответа на споры о правомерности изменения природы, растительной или животной. Он отстаивал роль культуры, то есть выбора человека. Долгое время живое существо считалось скорее объектом для изучения, классификации, исследования, чем для модификации. «Мне кажется, что одним из фундаментальных аспектов второй половины XX века является возможность изменить жизнь, […] способность вмешиваться в нее, которая по смелости превышает физику первой половины века. […] Сегодня мы входим в цитадель живого существа, растительной, животной, человеческой природы. […] Живое существо становится объектом, подлежащим модификации» {97} 97 Dagognet F. Gerer la maitrise nouvelle du vivant: entretien avec Francois Dagognet. «Quaderni», 11, осень 1990, Lesobjetsgenetiques, pp. 113–120. . Природа не стоит на месте, она bricoleuse (фр. «мастерица на все руки». – Примеч. пер.), экспериментирует, вводит мутации, которые могут показаться незначительными, а затем провоцирует бурное развитие, производит новые виды. ДНК – это бесконечное совершенство. Простая по своему строению, она создает бесконечные возможности. Сегодня человек может вмешиваться в эту эволюцию, может направлять ее. Дебаты, как мы увидели ранее, продолжаются, и мнений много. Присутствуют медицинские, этические, философские, экономические точки зрения, вокруг которых образуются новые социальные формы.

На основе видения целого направления в социологии здравоохранения выработалось суждение, что новая дисциплина направлена не только на познание. Ее роль – изменять. Она входит в «цитадель живого существа», модифицирует бактерии, растения, отнимает значимость у естественного вплоть до полного отрицания его значимости. Пища, растения, животные, которыми мы окружены, становятся результатом культурной селекции, но вход в «цитадель живого существа» ведет к социальной реорганизации. В самом начале проекта исследования генома человека американский антрополог Пол Рабинов ввел термин «биосоциальность». Он хотел противопоставить его другому, популярному тогда термину «социобиологии», которая, по его мнению, являлась грубой формой биологического и эволюционистского детерминизма, окончательно утвердившегося с выходом в 1975 году знаменитой книги Эдварда О. Уилсона «Социобиология: новый синтез» ( Sociobiology. The New Synthesis). Социобиология предполагает, что социальная организация – это своего рода продолжение биологических детерминант. Рабинов утверждал, что она должна быть преодолена мировоззрениями и эволюцией человека, вытекающими из проектов геномики и из прогресса молекулярной биологии. Рабинов, ученик и коллега Фуко, вдохновленный прочтением «Волшебной горы» Томаса Манна, где туберкулез – это метафорический образ глубоких изменений в обществе, глубоко исследовал роль, которую эпидемии холеры 1830-х годов сыграли в появлении новых форм социальности во Франции. Он задавался вопросом, не произвел ли проект «Геном человека» аналогичного эффекта? «Термин "биосоциальность" был придуман как первая попытка вновь поднять вопросы на тему жизни» {98} 98 Rainbow P. Afterword. Concept work, in Gibbon S. e Novas С. (под редакцией). Biosocialities, Genetics and the Social Sciences. Making biologies and identities. Routledge, London-New York, 2008. . По мнению Рабинова, одной из особенностей проекта является неотделимость желания знать от возможности вмешаться и изменить. Мы стремимся узнать геном человека, чтобы влиять на генетические основы болезней как терапевтическим, так и превентивным путем. Другими словами, генетика человека может стать культурным объектом, а не только пассивно принимаемой реальностью. Рабинов признан как «опытный антрополог» процесса промышленного производства генетических технологий {99} 99 Hacking I. Genetics, biosocial groups & the future of identity, «Daedalus», осень 2006, pp. 82–96. . Совместно с Талия Дан-Коэном он подробно изучил работу компании Celera, частного американского биофармацевтического предприятия, которое вступило в конкурентную борьбу с проектом «Геном человека», поддерживаемым государственными учреждениями {100} 100 Rabinow P. e Dan-Cohen T. A Machine to Make a Future: Biotech Chronicles, второе издание, исправленное. Princeton University Press, Princeton, 2006. . Celera открыто предлагала использовать знание всей карты генов человека для развития новых видов терапевтического лечения генетических заболеваний. Многие ассоциации пациентов заключили с Celera формальные соглашения, по которым они предоставляли клиническую информацию и доступные базы данных о ДНК больных и членов их семей. Таким образом, становится понятно, что понятие биосоциальности довольно обширно и охватывает целый комплекс тем. Сюда относится вопрос идентичности людей, которые признают свое болезненное состояние, биологические и клинические открытия, коммерческие интересы, политический выбор. Новое биологическое знание образует, перераспределяет, объединяет и определяет новые отношения между социальными силами, создавая почву для сближения множества новых дисциплин, таких как клиническая медицина, основные биологические исследования, эпидемиология, социология, экономика и юриспруденция.