Ксения Иваненко - Психические расстройства и головы, которые в них обитают

Я испытала мертвящее влияние тяжёлых лекарств на свою психику и умственную деятельность. С чувством детской слабости я уклонялась от любой деятельности. Под таблетками я казалась снаружи чрезмерно спокойной, но внутри осознание себя как личности не ушло. Я знала, что что-то происходит не так, что не должна девушка семнадцати лет лежать овощем, но я не могла противиться авторитету кандидата наук. Когда после очередной недели «паралича» я приползала на сеанс, он спрашивал с издёвкой: ты работаешь? Учишься? Занимаешься спортом? Общаешься с людьми? Живёшь активной жизнью?

Сначала я плакала, потому что мне было горько и больно. Но больно было лишь первые пятнадцать раз. Позже я привыкла, что он, пичкая меня препаратами для «огорода», называл слабой. Я смирилась и начала лгать.

Изучение наук, что раньше было для меня лёгкой задачей, в тот момент стало непосильным. Это духовное оцепенение длилось целых три года, во время которых я была в путах заболевания и медикаментов. Если бы я не испытывала определённых мук и душевных страданий, я бы легко поверила, что я сплю всё это время. Я мало что помню из того времени. Все мои воспоминания свелись к моменту, как я лежу одна в пустой гостиной на диване с выключенным светом и смотрю в одну точку на потолке. Из кухни я слышала шёпот: а Варя в порядке? И мама отвечала: не обращайте внимания, она просто немного устала, она отдыхает.

Но меня там не было. Была лишь оболочка.

Позитивные переживания не вызывают таких мук, как переживания депрессивные. Под конец ты не просто устаёшь, ты медленно умираешь.

Не будучи в состоянии даже подняться с постели, я лежала неподвижно, размышляя о том, чем могла бы заниматься, испытывая такое же чувство, как человек, который, будучи прикован к постели смертельной болезнью, не в силах шевельнуться, терпит надругательства над своим телом. Я часто думала о том, что с удовольствием лишила бы себя жизни, если бы могла встать и пойти.

Но вскоре всё изменилось, когда мне исполнилось восемнадцать. Я пришла к заключению, что не согласна быть скованной болезнью, что я устала быть жертвой чьего-то врачебного непрофессионализма. Я сменила врача. После моего первого психиатра я была морально изувечена, и это было похуже, чем физическое насилие, которое надо мной совершили. Я начала увечить себя сама. Не сильно, но это было заметно близким.

В 18 лет я пошла к другому психиатру (уже взрослому), и та назначила нормальную терапию. То время я романтично окрестила рассветом своей жизни. И мне помогало, пока я не попала в автокатастрофу. Всё началось по новой: апатия, подавленность, истерики, суицидальные мысли. Это состояние то затихало, то снова разгоралось.

Прошлый врач ещё полгода звонил и писал мне на почту, спрашивая, не хочу ли я платно заняться экспериментальным лечением. Я молчала. Мне было нечего ответить человеку, который решил, что трёх лет комы для меня было недостаточно. Однажды он сказал: «Депрессия, биполярное… Ха, напридумывали же себе. Вот отправить тебя на север, в полярную ночь, сразу бы здоровенькая вернулась. Когда плохо живёшь, все болезни проходят».

Мой новый врач, Анастасия Александровна, лишь в изумлении глядела на меня, когда я рассказывала ей историю своего недуга и его лечения.

Я сразу полюбила её. Ей было легко доверять, потому что она подарила мне право выбора, которого эти годы я была лишена. Она не боялась идти на риск. Она давала мне препараты, которые заглушали мои симптомы, а не приковывали меня к кровати. Её задачей было вылечить меня, а не убить. Сейчас я понимаю весь масштаб душераздирающей трагедии, когда ты наблюдаешь за тем, как жизнь юной девушки распадается на части. У меня не было социальной жизни, друзей, работы, учёбы, хобби, какой-либо занятости. Я лишь любила человека, которого нашла для себя в Интернете и за которого цеплялась, словно наркоманка. Однажды я спросила своего врача:

– Анастасия Александровна, скажите мне правду. Я социопат?

– Ты не социопат, ты одинока.

И что-то внутри меня перевернулось. Наконец-то на меня перестали вешать ярлыки, наконец-то во мне увидели личность. И я начала жить. Не скажу, что это было легко. Иногда мне казалось, что даже в аду бывает не так больно.

Но мы вышли в ремиссию на полгода. Это были чудесные метаморфозы, произошедшие где-то внутри. Было чувство, будто я сама заколотила крышку своего гроба, в котором похоронила себя и свою жизнь, а потом вдруг кто-то пришёл и отодвинул могильную плиту.

Я даже не могу объяснить, насколько это прекрасно… Ты вдруг начинаешь понимать, почему люди счастливы и почему наслаждаются теми или иными вещами. Простыми вещами.

Но, как известно, счастье – это не навсегда. В море шрамов на твоей душе оно не оставляет следов.

Я начала вести социальную жизнь и адаптироваться к среде, в которой мне предстояло существовать. Тогда я ещё не знала, что открыв одну дверь, ты не сможешь контролировать то, что в неё войдёт.

Я чувствовала, словно я могу бежать от болезни вечно, но так никогда и не спастись. У меня сформировался определённый образ мышления и тип личности, напрямую связанный с недугом. Я стыдилась того, во что превратилась, но не могла винить людей, которые толкнули меня в эту бездну. Когда нам некого винить, мы всегда обвиняем себя. Я чувствовала себя изгоем, и я нашла любовь там, где её не должно было быть.

Я не знаю, сколько мрака я вынесла, прежде чем он поселился во мне навсегда. И это не жалость к себе. Я продвигалась всё дальше и упорнее, становилась всё отчаяннее.

Его звали Дима, и он стал первым человеком, который смог дотронуться до моей души, не повреждая её. Или, по крайней мере, мне так казалось.

Любовь – всегда одержимость. Можно сказать, у меня склонность к одержимостям подобного рода. Это из-за долгого одиночества, что я переживала многие годы: стоило мне полюбить и открыться человеку, как я растворялась в нём без остатка. Я была согласна на жертвы, согласна терпеть боль, шантажировать – делать всё, чтобы этот человек остался рядом.

Дима была идеальным. Казалось, я была слепа, пока не посмотрела на мир его глазами. У него была склонность к самой жестокой, нездешней любви из всех существовавших её форм. И я попала под её влияние, словно под гипноз. Но я не была жертвой с самого начала, мы были влюблены. Одна из пугающих особенностей моего расстройства: я чувствую всё острее и ярче, чем здоровый человек. Нашу любовь я нежно и трепетно охраняла, чувствуя, как усиливается восторг, словно полыхающее пламя, но когда Дима уходил, пропадало и всё сияние.

Мы часто обсуждали искусство, Курта Кобейна, Джеффа Бакли, Джима Моррисона. Мы говорили об этих людях так, словно были знакомы с ними лично. Я думала, что мне очень повезло встретить человека, который чувствует то же, что и я. Но он всё чаще уходил, пропадал, и каждый раз я думала, что это навсегда. Утратив его, я и сама терялась. Чуть позже он признался, что ему нравится причинять мне боль. Пока я чувствовала дискомфорт, он контролировал наши отношения.