Селия Хаддон - Рыжий бродяга Тоби. Кот, подаривший утешение в самые трудные дни

Люди слишком часто говорят о «борьбе» с раком – с раком борются их близкие, да и сами больные воспринимают свою болезнь как нечто, с чем нужно бороться. Ронни, который видел настоящую борьбу во время Второй мировой войны и работал на тридцати войнах и военных конфликтах, никогда не любил этой воинственной метафоры.

– Я не борюсь с раком, – сказал он однажды.

А я думала о борьбе с раком, когда заболела мама. Мне не удалось одержать победу, и она умерла. Это стало для меня поражением, а не освобождением.

– Все мои усилия пошли прахом, – сказала я Ронни.

– Это не так, Селия. Своими усилиями ты показала, как сильно любишь ее, – ответил он.

И теперь я знала, что мне делать.

Я не боролась за жизнь Ронни.

Моя задача заключалась в том, чтобы муж был счастлив, не страдал от боли, чтобы ему было комфортно.

Мне вовсе не нужно было искать какие-то волшебные способы лечения.

Я поняла, что жить ему осталось несколько недель, когда утром он не смог выйти на кухню, чтобы позавтракать. От постели Ронни смог добраться только до кресла в гостиной. Потом сиделки его умыли, и там он и позавтракал. Раньше мужу удавалось справляться со своим состоянием, когда никто этого уже не ожидал. Может быть, и сейчас он сможет вырваться из хватки смерти.

Я проверила уровень кислорода. Он был значительно ниже, чем раньше. Два года назад я позвонила бы врачу или вызвала «Скорую помощь», но теперь мне не хотелось отправлять его в больницу. Я позвонила паллиативной сестре Лиззи, и та сразу же пообещала приехать.

– Нет смысла отправлять его в больницу, – сказала мне эта мудрая женщина. – Они уже ничего не смогут для него сделать.

Лиззи предложила давать Ронни кислород и установить возле постели подъемник, чтобы мы могли поднимать его, чтобы помыть. Мы договорились, что на следующий день приедут специалисты по легким и терапевт. Вечером Ронни отказался от яиц и бекона, ограничившись чашкой жидкого питания.

На следующее утро он сумел добраться до кресла с помощью утренней сиделки, но съел лишь полтарелки овсянки. Я не настаивала, чтобы он съел больше, а через полчаса пришла и увидела мужа в очень странном состоянии: Ронни дрожал, и взгляд у него был остекленевший. Он смотрел куда-то вдаль и не разговаривал со мной.

– Кто у нас премьер-министр? – спросила я.

Ронни не ответил.

– Как звали твоего отца?

– Ричард, – пробормотал он.

Я снова измерила уровень кислорода. Он оказался на треть ниже, чем должен был. В панике я позвонила Лиззи:

– Я не знаю, что делать!

Лиззи пообещала приехать утром.

Когда Ронни попытался встать, чтобы пойти в туалет, он завалился назад и остался лежать наполовину на кресле, наполовину на полу. Лицо его страшно побледнело. Он буквально молил о помощи.

Я могла лишь подвинуть стул, чтобы поддержать Ронни ноги, и обложить его подушками для удобства. Мне пришлось вызвать «Скорую помощь», потому что я не могла усадить его в кресло, затем я села рядом и взяла его за руку. Я видела, что мужу неудобно, что он испытывает боль, но Ронни ничего не говорил.

В тот момент я ничего не могла сделать – только быть рядом.

Приехала «Скорая помощь». Врачи помогли мне усадить его обратно в кресло. Ложиться в постель он отказался.

– Посадите меня в кресло, – приказал он.

Ронни был не готов сдаваться.

– Мы должны отвезти вас в больницу, – сказал парамедик.

Ронни замотал головой.

– Я не позволяю вам увозить его, – сказала я. – Он тоже против.

Парамедики действовали по инструкции, но Ронни не хотел ехать в больницу. Он хотел быть дома.

Потом в нашем доме появилось сразу много людей. По графику пришла медсестра – я совсем о ней забыла. Приехала сестра паллиативной помощи, Лиззи. Она организовала дежурство сиделок и кислород. Легочная сестра выписала документы на кислород. Изящная девушка в униформе привезла кислородную установку с маской и установила ее возле постели. Врач выписал рецепты на морфиновую помпу – теперь обезболивающее поступало в организм Ронни через определенное время.

Это был не мучительный ливерпульский протокол, который оказался столь неэффективным и привел к тому, что мама умерла у меня на глазах от голода и обезвоживания. Никто не обсуждал вопроса, жить Ронни или умереть. Кислород и морфин должны были снять боль и любой дискомфорт. И неважно было, ускорят или отсрочат они его смерть.

Затем Ронни, побывавший на всех войнах мира от Вьетнама до Ближнего Востока, отправился в свое последнее путешествие – несколько метров от гостиной до спальни. Ему понадобилась помощь двух специалистов, приехавших устанавливать подъемник, хотя вряд ли он ему понадобится. Эти несколько метров были самыми тяжелыми в его жизни, но как-то муж сумел с ними справиться.

Днем Ронни спал обычным, крепким сном. Благодаря кислороду, щеки его немного порозовели, а морфин избавил его от боли. Казалось, что мужу вполне удобно. Я не позволила Тоби спать рядом с ним, как он обычно это делал. Ронни был таким слабым, что я боялась за него. Четыре килограмма кошачьего тела могли причинить ему боль. Мне пришлось прогнать кота в коридор и на кухню, что его страшно оскорбило.

Мне казалось, что даже гостиная, расположенная по соседству со спальней Ронни, это слишком далеко. Мне нужно было находиться с ним в одной комнате. Я перетащила кресло в его спальню, и на него тут же запрыгнула Тилли. Это было правильно. Тилли могла побыть со мной, потому что она никогда не спала на кровати Ронни.

Я принесла свое одеяло и легла на полу между кроватью Ронни и креслом, где уже уснула Тилли. Мне хотелось ощутить физическую и эмоциональную близость с мужем.

В комнате было тихо, только кислородный аппарат медленно пыхтел, как старинный паровой двигатель. Я уснула.

Примерно через час вернулись Лиззи и Пенелопа. Они привезли лекарства и установили морфиновую помпу. Сиделки, которых называли «больница на дому», должны были приходить три раза в день. К счастью, они оказались из того же агентства, что и те, которые приходили по утрам.

Ронни узнал их и улыбнулся. Сиделкам пришлось поднимать и двигать мужа. Было понятно, что это причиняет ему боль, но на лице Ронни все время оставалось выражение, которое я называла «лицом морской пехоты». Он не жаловался и не стонал. На его лице было написано: «Я это выдержу».

Проведать его пришел Брайан, наш друг, местный священник. Я оставила их – вдруг Ронни нужно о чем-то поговорить с ним наедине. Несколько месяцев назад Ронни сказал мне, что он отчасти верит в Бога.

– Я не верю в загробную жизнь, и это хорошо, – сказал он. – Меньше причин для беспокойства.

Отец Ронни был методистским священником, а мать умерла, когда он был еще мальчишкой.