Владимир Свинцов - Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

К полудню солнце пригрело совсем по-весеннему. Вылезший из подполья Черт сел на крылечке, щуря глаза. Потом принялся азартно выискивать в шерсти блох, но вскоре притомился, прилег, вытянувшись на верхней ступеньке крыльца. Он блаженствовал, он чувствовал себя в полнейшей безопасности, как когда-то давным-давно при людях.

Солнце нагрело один бок, и он, полусонный, кряхтя от удовольствия, перекатился, подставляя второй. А потом вообще самым бессовестным образом перевернулся на спину, открыв беззащитный живот. Голова его свесилась с крыльца, но он не встал, не переменил позы, так его разморило. И вдруг открыл глаза, навострил уши, лег на живот, подобрал лапы и напрягся. Растревоживший его звук не повторялся. Однако беспечность домашней собаки, чувствующей за своей спиной хозяина с ружьем, прошла.

Черт пролежал напрягшись довольно долго, и звук, наконец, повторился. Теперь Черт узнал его. Это был короткий волчий крик, призыв. Призыв одинокого зверя. Черт бросился к лесу. Кое-где наст подтаял и не держал его. Поэтому к опушке Черт добрался изрядно запыхавшись. Но злобный взгляд, поднявшаяся на шее и спине шерсть — все говорило о том, что он готов к бою. Наконец он уловил какое-то движение между деревьями. В сумерках было плохо видно, но Черт узнал волчицу. Дороги их все-таки сошлись.

Осторожно, прячась за деревьями, Черт вышел на след волчицы и остановился, как вкопанный. Встопорщенная шерсть опала, злобы как не бывало. Отпечатки волчьих лап пахли необычно и волнующе. И Черт, взвизгнув, бросился по следу.

Волчица резко повернулась на шорох. Перед ней был не волк-самец, которого она так безуспешно звала, а собака. Правда, от нее не пахло человеком, но и не пахло волком. Волчица приготовилась к бою, однако собака не выказывала никаких признаков враждебности, наоборот, она радостно повизгивала и дружелюбно виляла хвостом. И тогда волчица повернула прочь. Черт бежал неподалеку, то забегая вперед, то наскакивая сбоку.

Волчица, не отвечая на заигрывания, продолжала бежать ровной небыстрой рысью, а когда Черт подбегал слишком близко, щелкала зубами. Этого было явно недостаточно, чтобы прогнать собаку.

К утру волчица и Черт покинули лес, и вышли в поле. Ярко светила луна, снег весело скрипел под лапами. Брошенная людьми собака обрела друга и уходила с ним на юг, где легче прокормиться, где больше дичи…

Только весной, когда уже везде звенели ручьи, когда земля стала мягкой и дышала испарениями, волчица и Черт вернулись в родные места. Волчица стала беспокойной. По поводу и без повода она рычала на Черта, иногда в ход шли зубы. Черт терпел. Волчица торопилась к старому логову, где уже четвертый раз собиралась выводить потомство.

Когда пробегали мимо брошенной деревни, Черт внезапно остановился, потом, радостно взвизгнув, длинными прыжками бросился вперед. Из трубы дома деда Григория вился дым. Волчица было кинулась следом, но, заслышав запах человека, повернула назад. Немного погодя, Черт вернулся. Он был страшно возбужден и звал подругу за собой — к дому. Но она не понимала его и уходила в глубь леса. Черт остался на опушке, он долго призывно лаял, потом заскулил. Не мог он покинуть дом теперь, когда люди вернулись…

В субботу Иван Григорьевич проснулся с чувством острой тоски. В окнах серел рассвет. В комнате за ночь нахолодало, вылезать из-под одеяла не хотелось. Захотелось вдруг домой, в Москву. К жене. К внукам. Желание было таким сильным, что Иван Григорьевич удивился. Вчера было как будто все нормально и вдруг на тебе…

Больше месяца он живет в отцовском дому. В своем родном дому. Он и Черт. На двенадцать километров — ни души. Заедет иногда председатель колхоза, подбросит продуктов, и опять они одни. Вообще-то скучать не приходится — работы много. И работал Иван Григорьевич в удовольствие. Отремонтировал дом. Привел в порядок двор. Забор починил, ворота…

И вот тоска… Может, плохой сон приснился? Он закрыл глаза, повернулся на бок и постарался припомнить сон. Но сосредоточиться не смог. Со двора послышался шум подъехавшего мотоцикла и лай Черта. Иван Григорьевич быстро оделся и вышел на крыльцо.

У ворот стоял мотоцикл с коляской. Около мотоцикла мальчишка и Алексей Мужиков. Неподалеку, высоко задрав хвост, обнюхивался с чужой собакой Черт.

— Здравствуйте. Какими судьбами? — удивился Иван Григорьевич.

— По несчастью, — смущенно улыбаясь, сказал Алексей.

— Что случилось? — встревожился Иван Григорьевич, только заметив, что левая рука у Алексея в меховой рукавичке и висит на перевязи.

— Да нет, — досадливо поморщился тот. — Беда не эта. Это не беда. Невесту вон вашему Черту привез. Время приспело. Хоть и дорог нету, а нужно ехать. А уж раз приехали, то и порыбачить можно.

Собаки, ознакомившись, закружились в игре.

— В дом заходите. Позавтракаем, — пригласил Иван Григорьевич. — Чайку попьем.

Алексей было заколебался и уже тронулся с места, но мальчишка сказал сердито:

— Некогда чаи гонять. Рыбачить приехали. — И стал заводить мотоцикл.

Алексей шутливо развел руками:

— Младший мой, Васька. Сурьезный — спасу нет. Приходи к разбитой вербе. Там будем.

Мотоцикл, разбрызгивая грязь, помчался к реке. Собаки бросились вслед.

— Червей не копай, у нас есть, — донеслось издали.

Иван Григорьевич натянул длинные сапоги, взял удочки и поспешил к разбитой молнией вербе. Сборы приглушили чувство тоски, и он забыл о ней.

Уселись неподалеку друг от друга. Вода еще не совсем очистилась от весеннего паводка и была желтоватой. Клевало плохо. Вскоре у Алексея терпение иссякло, и он подошел к Ивану Григорьевичу.

— Ну, как?

Иван Григорьевич неопределенно пожал плечами.

— Понятно. Васька, тащи сидор. Перекусить пора.

Васька оторвался от удочек, достал из коляски вещмешок и подошел. Ему было лет двенадцать-тринадцать. Лицо скуластое, с веснушками. Глаза голубые, озорные.

— Завидую я тебе, — вдруг сказал Алексей.

— С чего бы… — удивился Иван Григорьевич.

— В родном доме, на родных местах живешь…

— Что же сам не остался?

— Эх! Не вспоминай. Каждую ночь себя казню — зачем сломал свою хату. На казенную позарился. Как же — водопровод, отопление… Тьфу! Не в радость мне все это…

— Председатель ваш тоже жалеет, — поддержал разговор Иван Григорьевич. — Промашку вы сделали с переселением. Столько денег ухлопали.

— А-а! Председателю только деньги считать, — рассердился Алексей. — А того не понимает, что у меня сыновья растут. Один из армии на днях придет, а второй вот! — Он резко ткнул рукой в Васькину сторону и поморщился от боли.

— Что у тебя с рукой?

— Пустяки. Сорвал кожу гайкой. Ну и, как всегда, землицей присыпал. Да, видать, не той…