Эдуард Лимонов - Коньяк Наполеон

Не хуя я не "look for job". Я распил с Шнеерзоном бутылку, и позже мы распили с ним еще немало бутылок. Я стал называть его Леша, привык к его физиономии, не вздрагивал от его клокочущего смеха и даже стал участвовать в его аферах. "Раз мы уже здесь, надо делать деньги, ребята. В Америке все делают деньги!" Ребята, - т.е. я и полу-сонный Эдик Брутт - ниточка усов под носом - сидели у Эдика на кровати, комната Эдика была угловая и потому, может быть, восемь квадратных метров, в то время как моя - шесть метров.

- Думайте! - Шнеерзон снял очки (они были перебинтованы у переносицы, и одно стекло пересекала лучистая трещина), чтобы паль-цем смазать со стекла только что брызнувшую на них помидорную материю - сок и склизкие зернышки. Я забыл упомянуть, что он был не только косоглаз, но и близорук.

- Деньги - суета... Американцы- сумасшедшие, и ты Лешка, хочешь стать таким, как они, - тихо сказал Эдик. - Не нужно это, Ле-ша!

- Я уже сумасшедший! - загоготал, всхлипывая слюной Шнеер-зон. Он подсмеивался над Эдиком, но мне кажется, втайне уважал его. Я, впрочем, тоже уважал Эдика. Он жил среди нас, как святой. Мы все хотели чего-то: денег, женщин, водки, машин, костюмов, славы. А он себе варил рис и молчал, усмехаясь в отрастающие пегие усы. Единственной известной нам его страстью был кинематограф.

- Лимон, пойдешь со мной завтра перевозить жидовскую конто-ру? Три доллара в час?

- Это тебе Аида Соломоновна устроила? - тихо спросил Эдик. - Хорошая женщина...

- Никакая не Аида Соломоновна... - обиделся Шнеерзон, -rabby Розенблюм.

И Эдик, и Шнеерзон в свое время находились под опекой еврей-ской организации "Наяна". Организация помогала советским евреям устроиться на работу, найти квартиру и попутно заманивала их в сети еврейских религиозных общин. Им даже платили за обрезание члена. Но, как подрастающий teenager стесняется появляться на улицах с морщинистой мамой, так Шнеерзон не любил, когда ему указывали на волочащуюся по полу пуповину, связывающую его с "Наяной". Аида Соломоновна (мне не пришлось увидеть ее) была сердобольной Jewish mother для всей этой буйной советской кодлы, для начинающих гангстеров и будущих честных жуликов-бизнесменов.

- Пойду, - ответил я. Денег от последнего чека уже нет.

- Контора находится на сорок второй, между авеню "Америка" и Пятой. Ничего тяжелого, я уже там был. Столы, стулья, file-cabinets*.

Большой service-elevator... Шнеерзон всегда утверждал, что тяжелых предметов не предвидится. На месте обнаруживалось, что все тяжелое Столы оказывались сделанными из танковой брони, стулья из листовой стали...

* Шкафы с выдвижными ящиками (англ.).

- Тележки, надеюсь, будут? Не придется, как в прошлый раз, выносить все на руках?

- Тележки будут, Лимон, обещаю. Я теперь беру тележки на rent вместе с truck. Лучше заплатите пару лишних долларов, чем надрываться.

Начинающий бизнесмэн-Шнеерзон выбрал самый анархический бизнес. Сотни объявлений грузоперевозочных компаний можно было увидеть в каждой ньюйоркской газете. Никто, слава богу, еще не додумался монополизировать этот бизнес, поэтому нашлось место и для Шнеерзона с его фантомной компанией "Flaying mover". Никакой компании не существовало, разумеется. Пораббтав некоторое время грузчиком у другого бизнесмена-дебютанта, экс-советского матроса, называющего себя Джоном, Шнеерзон решил открыть свой business. Не имея денег, чтобы подобно Джону купить truck, он стал брать trunk в rent всякий раз, когда объявлялись клиенты. Пока что его единственными клиентами были еврейские религиозные общины и бизнесы, связанные с общинами. Отправляясь на операцию, Шнеерзон никогда не забывал приколоть на редкий волосяной покров черепа черную тюбетейку. "Больше заплатят", утверждал он и, по-моему, был прав. К тому же Шнеерзон в тюбетейке выглядел благопристойнее, не таким кино-mass murderer, как без тюбетейки. Первое время он даже пытался заставить меня покрыть затылок такой же тюбетейкой, но я наотрез отказался. Сейчас меня самого удивляет моя тогдашняя принципиальная глупость. Может быть, я помешал Шнеерзону заработать дополнительные десять долларов?

Я понял, что они мне вредны. И свалил из русского гетто в другой отель, где жили одни черные. В черное гетто. Однако время от времени Лешка Шнеерзон по-прежнему брал меня на работу. Большей частью он подъезжал к моему новому месту жительства на Верхнем Бродвее на truck и звонил мне из холла по телефону. Однажды он попросил меня приехать к нему, что-то у него произошло с truck, судя по его объяснениям, получалось, что truck не может ехать в мою сторону, вниз по Бродвею. Во все другие стороны может, но не в мою. Он тоже жил на Бродвее, но выше - на 127 улице, в испанском Гарлеме.

Распахнутый настежь truck стоял, заехав колесами на тротуар, у самых дверей дома, обозначенного на моем клочке бумаги. Внутри truck возился, складывая одеяла и стягивая их ремнями, пыхтящий и сопящий громко Шнеерзон.

- Здорово, Лимон! - сказал он и поглядел на залитую солнцем 127-ю бедную улицу с отвращением. - Бляди черножопые, - выру-гался Шнеерзон и тяжело выпрыгнул из truck. - Ну, если я поймаю одного, пристрелю на самых законных основаниях. И хуй мне что сде-лают!

- Что случилось?

- Опять залезли в апартмент. Спиздили транзистор. Только что купил...

- На хуя ты поселился тут? Ты же говоришь, у тебя есть деньги. Снял бы квартиру в хорошем районе.

- Коплю money на truck. Хочу большую компанию. Чтоб самому не хуя не делать.

Я уже перевидал немало мечтателей подобного рода. Они все гото-вы были втройне вкалывать сегодня, чтобы ничего не делать в буду-щем. Пока что им приходилось лишь вкалывать втройне. Бездельное будущее никак не проклевывалось из крепкого яйца сегодня.

- Страдай молча, - посоветовал я.

- Циник ты, Лимон. Пойдем, заберем из апартмента тележки. - И, захлопнув двери truck, он ловко навесил на петли большой замок. Заметив мой взгляд, объяснил: ни хуя нельзя оставить на этой улице. Все стащат. Ты думаешь, я могу оставить здесь truck на ночь? Хуя! Ут-ром не будет ни колес, ни мотора.

Он жил на первом, то есть на французском rez-de-chaussee. Двери обиты проржавевшим железным листом. Когда он начал отпирать многочисленные замки, за дверью раздалось скуление.

- Это папочка, папа идет Леди... Спокойно...

- Бульдога завел, Леш?

-German shepherd, - он осклабился. - Три месяца девочке. Выра-стет, будет черножопых кусать.

- По-моему, у тебя тут в основном латиноамериканцы обитают?

- Все равно черножопые, Лимон... жопа-то черная.

В лица нам пахнуло собачьим дерьмом. Под ноги нам подкатилась рослая немецкая овчарка. Запрыгала на задних ногах, уперев передние в Лешку.

- Опять обосралась? - сказал он ласково. - Ты же только что на улице посрала, Леди... Что-то не то сожрала... Все жрет, - пожаловался он мне. Даже банку с машинным маслом прогрызла. И вылакала. Может, это от машинного масла она срет?