Даниил Мантуров - Тотальный контроль

– Аниматор, извините, ваш сын, извините Павел…

– Переходи сразу к делу, – перебила ее Валентина Павловна. – Опять не явился на работу?

– Да, а мы должны перенести даты ожидающих сеанса.

– Я поговорю с ним. Подготовь машину.

Валентина Павловна вздохнула полной грудью и бодро встала с кресла: «Всего два года».

Открыв двери собственным ключом, она вошла в квартиру сына. Открыла настежь окна, выпуская скопившиеся клубы табачного дыма.

– С добрым утром! – сорвала она одеяло с сына. – Пора вставать!

– Можно не надо, – натянул я одеяло на голову. – Я не вернусь.

– Прекрасно, – уселась мать на единственное кресло. – Тогда тебя привезут силком и закроют в корпусе «Б».

– Почему ни в «А»? – сел я на диване и протер глаза. – Там бы ты могла еще раз явить миру свое непревзойденное мастерство гипноза.

– Чем ты недоволен? – вскочила мать, поджав губу. – Это все было затеяно только ради тебя. Подожди пару лет и весь этот мрак закончится.

– Пару лет, – повторил я.

– Да, просто поверь мне.

– Я пятнадцать лет верю тебе.

– Не сейчас, – оборвала она меня. – Либо ты возвращаешься, либо я вызываю бригаду и с относительной свободой будет покончено.

– Ты умеешь уговаривать, – поплелся я в ванную. – Кого там сегодня надо оттрахать?

– Жду тебя в машине, – крикнула она хлопнув дверью.

Работа в НИИ при ГЭПЦ имени Малковой В.П. была непыльной, но и не особенно приятной. За громким названием прятался государственный экспериментальный центр помощи тем, кому не нашлось места среди нормальных людей, говоря обычным языком экспериментальная психушка, в которой, я был не только сотрудником, но и пациентом. Работа, помноженная на коэффициент полезности, позволяла мне быть относительно «свободным» гражданином, имеющим, с легкой руки маман, жилье вне стационара.

Уже пятнадцать лет я принадлежу НИИ и обречен всю жизнь провести в пластмассовом павильоне.

«Когда это началось?», – занес я бритву, глядя на свое отражение, и попытался вспомнить времена, когда еще моя жизнь не была подчинена чужому расписанию. Я всегда был трусом,отчего искал способы доказать остальным, что это не так. Лез в каждую драку и мог бы добиться хороших результатов в спорте, если бы не материнские обмороки: «Это опасно. Мы столько сил вложили в твое здоровье».

Пубертат добавил новых проблем. Я вдруг осознал, что кроме дырявых гаражных крыш и не менее интересных «ножичков» в этом мире есть женщины. Нет, не прыщавые одноклассницы с их щуплыми фигурами, которые терялись на фоне пышногрудой математички и крутых бедер русички. Педагоги, не оценившие моего внимания, закидали мать бесконечными жалобами и рекомендациями.

Диагносты от Бога и науки, тыча мать в результаты тестов наперебой кричали о том, что для счастья мне нужна охота, ощущение страха «жертвы» и уверенность в собственном превосходстве. Ни одна профессорская блядь, на волне толерантности к «иным», не подумала о потребности в ежедневном человеческом общении. «Он маргинал, – поправила очки на тонкой переносице очередная психологиня. – Жил бы ваш сын во времена древних людей, – прикусила она нижнюю губу, алчно поглядывая на меня, – был бы альфа-самцом, но для современного общества такое поведение неприемлемо. Вы и самим это видите. Принимайте меры».

Мать, со свойственной ей горячностью, развила бурную деятельность, выстроив вокруг моей любви целое НИИ, где моими «жертвами» стали посетительницы «аттракциона».

Респектабельные женщины, ищущие острых ощущений и нежелающие огласки, проходили сначала через предприимчивых психологов НИИ и, загипнотизированные песней о забытой женской сущности, тепленьким попадали в мой павильон.

Они, худые и толстые, упругие и дряблые, молодые и стоящие одной ногой за пределами этого мира, носили меховые гетры, короткие юбки и маску Зорро, за которой горели похотливые глаза.

Здесь они подчинялись мне – властелину пластмассовых джунглей в всклокоченной маске первобытного человека. Пластиковые пальмы, окруженные такой же отвратительной травой и валунами из папье маше, дополнялись натяжным сводом с белыми облаками.

Играя альфа-самца, я упивался суррогатной победой, ловя на их пустых лицах секунды наигранного ужаса. Так, по мнению мозгоправов, гасились мои «дурные наклонности».

– Павильон уже привели в порядок, – продолжила нотации мать, как только я сел в машину. – Надеюсь инцидент больше не повториться, иначе, сам понимаешь, я не всесильна. Я могу на тебя положиться?

–Да, – буркнул я и отвернулся к запотевшему стеклу. Громя в бессильной ярости павильон после ухода разрушительницы, так я назвал рыжую бестию, я наконец-то выплеснул копившееся все эти годы недовольство за что и был нейтрализован охраной, обколот успокоительными и отправлен домой, где провел неделю в нудных разговорах с психотерапевтом, несущим чушь с монитора ноутбука. Разрушительница стала катализатором моего внутреннего я и дала повод ведущим меня докторишкам написать пару научных статеек. «Это прорыв, – отчитался психотерапевт перед надзорными органами. – Методика выстрелила. Все тесты оказались верны». Счета НИИ тут же пополнились дополнительными государственными вливаниями, что позволило сгладить острые углы инцидента.

Увидев перемотанные скотчем пальмы и наспех склеенные валуны, я, как верный пес, отрабатывающий брошенную кость, набросился на очередную «жертву» и впервые с чувством мстительного наслаждения отымел визжащую бабу.

Я не обременён друзьями детва. Даже если они и присутствовали в моей жизни, в чем я сильно сомневаюсь, застенки НИИ быстро очертили круг моего общения. Оставалось искать приятелей среди тех, кто меня окружал. Взять хотя бы Болтуна. Я познакомился с ним на заре становления НИИ, когда клиентов «интересного заведения» приводили родители, а не отлавливала вездесущая Алина – искусственный интеллект и кровеносные жилы института. Она выискивала оступившихся через камеры наблюдения, вычитывала каналы и паблики, проникала в личные сообщения и сообщала в органы незамедлительного реагирования.

Протоколы предотвращения асоциального поведения были приняты на ура тем большинством, которого лично не коснулись ее нейронные сети. Она, наделенная алгоритмами гуманности, защищала личные данные «потенциальный» и присваивала им номера, уничтожая прошлое своих жертв.

Алина замеряла, контролировала и отчитывалась об эффективном освоении выделенных средств, снижении одного и росте другого, скрупулёзно собирая биометрию неправильно функционирующих тел.

Она четко исполняла свое предназначение, формируя из изгоев уважаемых людей: учила жаждущих крови на анатомов, отправляла живодеров на скотобойню или выбивала место в крематории тому, кто не мог спокойно смотреть на всепожирающее пламя.