Алексей Иванов - Затмение Джонсон

– Если верить Будде, – усмехнулась Люся.

– Каждый – на свой лад, в строгом соответствии со своим проступком «на небесах».

– На своей планете? – оторопел Ара. – А что означает: «Только истина сделает вас свободными»?

– Все читали «Древний завет» и знали уже, что «Земля отдана в руку злодея». То есть – что ими всеми тут управляет Сатана. А Иешуа говорил всем и каждому, что у них «есть только один Отец – небесный», и указывал на небо. Предлагая снова туда вернуться. К их же истинному Отцу. То есть через Него, через Истину. Говоря им, что он его Сын единородный. Мол, только через Меня вы получите освобождение. Гарантирую полную амнистию! Фарисеи тут же сопоставили одно с другим, поняли кто Он такой и расправились с Ним, как преступники делают это с надсмотрщиками.

– Но даже с креста Иешуа продолжал освобождать, – понял Ара. – Пообещав висевшему рядом с ним, что «завтра же будешь со мной в раю».

И в воздухе повисла «минута молчания».

Когда кураж выдохся, Ганеша, Сканда и Люся поехали по домам. Но по дороге Сканда предложил продолжить в «Горизонте». Ганеша платил.

После продолжения банкета Сканда заявил, что устал и поедет спать на Первый, а Ганеше наказал проводить Люсю на Третий, дрыхлеть у родителей. Которые её породили и теперь медленно убивали своей моралью.

По дороге Ганеша и Люся зашли в ночной павильон купить сигарет.

А когда вышли, Ганеша заметил в подъезжающей машине лицо, похожее на Сканду. Которое тут же запало в тень. Но было темно. И Ганеша решил, что ошибся.

Они пошли, а машина тащилась следом.

Когда Ганеша начал, играя, кутать Люсю в воротник её шубы от мороза, мозолистое сердце Сканды не выдержало, и под напором возмущений мозоль лопнул:

– А ну, стоять!

Он выскочил из машины и, перебежав дорогу, стал прыгать вокруг Ганеши.

Как трусливая болонка, не решаясь напасть. И громко визгливо тявкать.

Прыгнуть на Ганешу ему мешал и путался под ногами закреплённый в школьные годы страх, который он постоянно пытал ся преодолеть. Но с той же регулярностью получал. Стакан креплёного страха!

Видимо, сейчас он решил разорвать этот «порочный круг».

– Ты хотел её трахнуть! – вопиил Сканда, танцуя вокруг Ганеши свой истеричный танец, всё время пытаясь напасть сбоку. – Я всё видел!

– Неужели ты думаешь, я хотел чтобы она тебе изменила? – оправдывался Ганеша, всё время резко поворачиваясь к нему лицом и готовясь отбить нападение. И его печень. Догадываясь, что тот ожидает удара с правой в лицо, то и дело непроизвольно убирая его с дистанции моторикой бессознательного, ни на секунду не забывающего о том, какое неизгладимое впечатление в виде шишек и синяков оставили на нём школьные годы. И непроизвольно догадываясь о том, что с ним сейчас будет.

– Я знаю! – крикнул он и, резко отпрыгнув вправо, сымитировал готовность напасть.

Заставив Ганешу резко сократиться и даже непроизвольно дернуть правой. Пытаясь поставить блок.

– Думаешь, я способен испортить ваши отношения? – не менее резко повернулся Ганеша в его сторону, когда тот снова отскочил влево. – Ведь я знаю, как сильно ты её любишь!

– Ты? – прыгнул он вправо. – Да ты – животное!

– Неужели ты думаешь, – как стрелка компаса поворачивался к нему Ганеша, – что я готов был испортить нашу дружбу каким-то вульгарным перепихоном?

– Нашей дружбе теперь конец! – крикнул Сканда, и прыгнул ещё левее, а потом резко – вправо и ударил справой.

На которое Ганеша ответил своей заготовкой слева, готовясь пропустить удар и сломать его пополам ударом в туловище. Но так как Сканда только имитировал нападение и не подошёл на ударную дистанцию, то и удар Ганеши не достиг цели. Лишь охладив его пыл, подобно опахалу пройдя снизу вверх вдоль всего его тела.

«Единственное, чего я мог хотеть в подобных обстоятельствах, так это развести её на минет! Ведь только тогда были бы и волки сыты и овцы целы!» Хотел уже, в сердцах, выпалить Ганеша ему всю правду.

Но вдруг увидел, что тот начал возню со своей избранницей, важно беря её под руку. Не обращая на него уже абсолютно никакого внимания, как будто Ганеши и вовсе никогда не существовало. И понял, что тот опять разыграл его. И только бахвалился тут перед спутницей, махая крыльями. Заставив и его исполнять этот ритуальный танец двух бойцовых петухов.

И понял, с усмешкой, что ссора понадобилась Сканде как повод к разрыву их отношений. Которые теперь приносили ему, продавшему секрет воровского промысла за лимонную дольку дружеского участия, лишь одни убытки авторитета. И хотя Сканда, сам по себе, натура инертная и влияемая, то есть способен лишь нести заряд, но не порождать его, но нести – от всего сердца, решительней многих, судя по всему, честь разработки сценария ("Гарик", слежка) принадлежала ему самому. Сказывались его подростковые увлечения детективными рассказами Чейза, которые Ара, после прочтения, восхищенно давал почитать Сканде и Ганеше. Болич раскрыл для него возможность воплощения своей жизни (хрупкого в детстве Сканды, которого все били, когда он то и дело пытался на них наброситься, подхлестываемый изнутри своей петушиной природой, и обзывали: «Тупой Петух!») в духе романтического героя. И он слушал(-ся) Болича, ощущая себя натуральным гангстером. Благородным К. Идальго.

В общем, Ганеша вынес, что Сканду достаточно оправдывает и наказывает его же глупость. И не стал нападать на него, разрушая все иллюзии Люси относительно его жалкой персоны. Пожалев эту глупую курицу. Уже готовую было открыть для него свой клюв.

Вынес и унёс.

Что бы ещё глубже погрузиться в мирскую жизнь, чреватую лоном и чревом.

Эта экспансия по расширению своего физиологического пространства привела Ганешу к тому, что свободно блуждающие в нём радикалы идеальных форм, столкнувшись с векторным полем своего физического воплощения в лице Карины, были полярно разбиты на два лагеря: первый, самый чуткий, вошёл в режим ожидания и был отброшен назад, в сферу идеальных сущностей; второй, более плотный, начал вести себя как сублимированный из инстинкта размножения, а точнее – как его естественное выделение, и начал адаптацию к условиям окружающей среды. А у этой среды – Карины – было только одно условие: стать катализатором пробуждения в нём десублимационного комплекса физиологической доминации мотиваций. Дабы вернуть цельность его исходной идеализации, обратив свернувший с пути «чистой» физиологии лагерь идеальных форм. Или – свернуть его в молочном смысле, чтобы он, став «вещью в себе», не мешал ей «окружать» выделенное ей физиологическое подпространство, став проекцией его идеала женщины.

Вот этот-то, свёрнутый до поры в сундук молочного смысла, фронт идеальных формообразований, изначально сгруппированный в ополчение против Карины и воспринимавший её организм как инородное тело, и был переброшен из глубокого тыла идеализации на Джонсон: