Александра Вьюга - Ипатов и его поклонники

Ситуация усугубилась тем, что вечером Степан во дворе не обнаружился. Ипатов постоял минут десять возле его подъезда и понуро побрёл домой.

Зато следующим вечером, когда Ипатов уже похоронил всякую надежду на продолжение отношений, Степан снова встретил его у подъезда. Он подошёл к Ипатову широко улыбаясь:

– Ну, ты уже пришёл в себя? – А потом наклонился к самому уху: – Ничего не болит? А то я по тебе соскучился.

Сердце Ипатова забилось быстрее, а в паху потеплело от предвкушения.

– Я тоже соскучился, – с плохо скрываемой радостью ответил Ипатов.

Так начались его регулярные частые встречи со Степаном. А спустя пару недель Степан предложил Ипатову переехать к нему. Конечно Ипатов согласился. И не просто согласился, а согласился с огромным удовольствием. Он принёс к Степану свои костюмы с рубашками, развесил их в шкафу и погрузился в практически семейную жизнь.

Ипатов был счастлив. Наконец-то! У него есть мужик! Он живёт с этим мужиком! Он любит этого мужика, и мужик этот утверждает, что чувства взаимны. Что ещё было надо Ипатову для счастья? Может, конечно, и надо было ещё чего-то, да только Ипатов этого не знал, а потому был абсолютно неприлично счастлив.

Степан оказался романтиком до мозга костей и всячески баловал Ипатова. Он каждый день встречал его с работы романтическим ужином, поил вином – тоже каждый день, постоянно читал ему стихи и купал в ванне с лепестками роз.

Ипатов считал, что попал в сказку. Он порхал на крыльях любви и преданно смотрел Степану в глаза. А главное – с упоением постигал все тонкости и нюансы физической стороны любви между двумя мужчинами.

Закончилась весна, наступило лето, и как-то за одним из романтических ужинов Ипатов спросил:

– Слушай, Стёп, а ты совсем нигде не работаешь? Только стихи пишешь? На доход от них живёшь? Я смотрю, ты не бедствуешь…

Степан отхлебнул коньяка и скривился:

– Если бы? Кому они нужны, стихи мои? Поэзия сейчас совершенно не ценится. Есть у меня поклонники в интернете, но не более того. А живу я на доход от магазина. Антикварного. Мне его дед в наследство оставил. Там племянник мой и за продавца, и за управляющего, а я сам редко появляюсь, не моё это.

– А ты не пробовал издать какой-нибудь сборник? Ну, стихов своих?

– Ааа… – махнул рукой Степан. – Да кому он нужен, этот сборник?

Ипатов в стихах не разбирался. Совсем. Но тут призадумался.

«Чего это он не издаётся? И денег ему не платят. Наверное, не такой уж и талантливый. Да и рифмы у него иногда хромают, даже мне заметно».

Но, несмотря на некоторое разочарование в творчестве Степана, Ипатов продолжал любить его и наслаждаться потрясающим сексом. А Степан продолжал каждый вечер за ужином наливать Ипатову вино.

– Стёп, я же сопьюсь так. Алкоголиком стану, – сказал как-то Ипатов, разглядывая бутылку.

– Глупости! – авторитетно заявил Степан. – Я же не спился. Главное не напиваться до непотребства. А немножко, для раскрытия потенциала души, так сказать, можно. И даже не можно, а нужно. Ну, за тебя, моя прекрасная муза!

Начавшись в конце апреля, вся эта идиллия продлилась почти до середины августа.

Первый тревожный звоночек прозвенел, когда Степан перестал добавлять в ванну лепестки роз, а стихи в честь Ипатова стали рождаться всё реже и реже. Ипатов значения этому не придал, наоборот – обрадовался. Честно говоря, однообразная поэзия Степана успела ему порядком надоесть. А ванна с лепестками роз – это, конечно, романтично, но вот выгребать потом эти самые лепестки – занятие довольно муторное.

Но стихами и ванной дело не ограничилось. Степан сделался каким-то рассеянным и почему-то вдруг стал забывать покупать Ипатову вино. А Ипатов к вину за ужином привык и ужина без вина уже не представлял, так что приходилось ему самому заходить в магазин после работы.

Ну а затем и разговор откровенный состоялся. После очередного, как оказалось последнего, романтического ужина.

– Ромочка, ты уж прости меня. Это всё натура моя творческая. Я не со зла. Оно само так получилось… – Степан выглядел искренне расстроенным. – Влюбился я. Повстречал кое-кого.

– А как же я? – растерянно спросил Ипатов. – Ты же говорил, что любишь меня.

– Конечно люблю! – воскликнул Степан, а потом сник: – Ну… То есть, любил… Я даже не знаю, как так вышло. Я как увидел Василёчка, так и пропал.

«Вот же чёрт! И когда только успел? Не иначе как, когда я на работу уходил. Тунеядец грёбаный».

Степан допил залпом коньяк, прикрыл глаза и продолжил вдохновенно:

– У него глаза такие… Голубые-голубые… И губы… Просто маков цвет… А какие сочные! И волосы… Мягкие-мягкие… Медовые… Как колосья пшеницы налитые… И вообще, он, Василёчек мой, весь такой…

Вообще-то у Ипатова был тихий нрав, голос он повышал редко, матом вслух практически не ругался, но тут, когда услышал от возлюбленного оды другому мужику, его прорвало:

– Какой на хуй Василёчек?! Какая в пизду пшеница с маками?! Как ты вообще мог?! Я стихи твои бездарные слушал! Бухал тут с тобой каждый день! Ванну от лепестков твоих злоебучих очищал! А ты меня пинком под зад! Алкаш ты вонючий! Сволочь неблагодарная! Скотина!

Степан тяжело вздохнул и посмотрел на Ипатова взглядом побитой собаки:

– Поэта каждый обидеть может. Что ж? Глумись… Топчи меня, топчи! Насмехайся… Я всё стерплю… – Степан пожевал губу и снова отвёл взгляд: – Только ты это, Ромочка… Съезжай, пожалуйста. Лучше сегодня. Завтра уже Василёчек ко мне переедет.

– Вот сука! – прошипел Ипатов и пошёл собирать вещи.

Так закончился первый в жизни Ипатова роман, первая история любви, первые отношения, и он снова оказался один, в своей квартире. Измена Степана и последовавший за ней разрыв больно ударили по нему.

Масла в огонь добавляли регулярные встречи во дворе с разлучником Василёчком. Иногда он попадался на глаза Ипатову один, а иногда и со Степаном.

Василёчек оказался совсем юным блондином. На вид ему можно было дать лет двадцать, ну может двадцать два, не больше. Тонкий, гибкий, с очаровательными светлыми локонами, он был похож на херувимчика. Очевидно, Степан поведал новому возлюбленному про роман с Ипатовым, и Василёчек при встрече часто одаривал последнего пренебрежительными взглядами победителя.

По Степану Ипатов не тосковал. Любовь, или то, что он за неё принимал, быстро угасла в сердце, отравленная изменой. Зато Ипатов тосковал по сексу. За четыре месяца бурного романа его тело привыкло к регулярным удовольствиям и сейчас настоятельно их требовало. Ипатов злился и бесился, отчаянно дрочил, но искать себе нового парня не решался. После того, как его так легко променяли на другого, он ещё больше уверился в том, что никто никогда на него не посмотрит, а если посмотрит он сам, то над ним только посмеются.