Влада Багрянцева - Вены Невы

В клуб Савва приехал как раз к выходу на сцену Даниила. И как только увидел его, сразу понял, что сегодня не выпустит его из этого клуба, не узнав «на ощупь».

В клуб «Ленинградка» Даня ехал в настроении «бухать и плакать». Больше всего злило, что бухать было нельзя, – только не на людях! – а плакать ему дозволялось только во время оргазма. Ну, по предоставлениям Виталия, хотя такого ни разу не было. Виталий тоже сам верил в созданный им образ, утверждая, что просто раскрыл Даню, его суть, а то, что было в провинции… Провинция подавляет. Говорят, хорошие художники должны быть голодными, но никто не уточняет – не постоянно. Иногда, для остроты переживаний, чтобы на контрасте с сытой жизнью осознать, как это прекрасно, когда хлеб не только свежий, но еще и с маслом. Постоянная бедность и безденежье отупляют и низводят до уровня травоядного скота. Душе не развернуться среди урчащих кишок и торчащих ребер.

Даня с ужасом вспоминал те дни, когда приходилось петь на морозе простывшим голосом, ведь тогда он даже не знал, что так его можно потерять в принципе. Вспоминал, но все равно был рад, что приходилось, ведь иначе бы он точно сторчался. Это сто процентов. И отчасти Виталий действительно был прав в том, что раскрыл его – только тут, в Питере, в студии звукозаписи и на сцене он чувствовал себя в своей тарелке. Робость и страх были только в самые первые дни, потом они исчезли – когда он услышал свой голос со стороны.

– Годно, – сказал тогда друг Виталия, тоже композитор, Соколов. – Годно. Будешь нашим, русским Тео Хатчкрафтом. Есть что-то такое общее. Диапазон… хм. Я бы советовал пробовать синтипоп, инди-рок тоже, но попозже.

Виталий прислушался, и поэтому песни Дани поперли под электронщину. Чувственно, утонченно и в ритме нового времени, что подходило и для сцены, и для радио, и для клубов. На выступления в клубы Виталий направлял его теперь постоянно, чтобы быть ближе к потенциальному слушателю и местной богеме – как раз таки ради последней они таскалась и по выставкам.

В этот раз предстояло провести вечер с Машей Баунти, с которой они уже встречались два раза в кафе, но разговаривать не получилось – перекинулись парой слов и поняли, что друг другу не интересны. Маша спасала тем, что сидела в телефоне без перерыва, даже в клубе. Как и просил Виталий, Даня посидел рядом, положив руку ей на талию и улыбаясь, Маша поулыбалась в ответ, быстро чмокнула клубничными губами в губы, чтобы их сфоткал заранее приглашенный человек, а потом снова уплыла в интернет. Впрочем, Дане тоже было пора.

– Девочки и мальчики, сегодня у нас особенный гость – кто еще не знает Даниила Чехова? Ты? Или ты? Ты знаешь, вижу, из кармана торчат твои мокрые трусики или это салфетка?

Да уж, админ у них тут точно странноватый. Но он был прав – девчонки, стоящие у края круглой «таблетки» в центре зала, завизжали восторженно. Даню уже многие узнавали и он все обрастал и обрастал поклонницами. Когда он вышел и положил обе руки, сцепив пальцы, на микрофон на стойке и закрыл глаза, слушая музыку, визжать перестали. Миша, его стилист, царь и бог, как он сам про себя говорил, по-прежнему придерживался в его образе кэжуал-стиля, выбирая для вечерних выходов тотал блэк. Поэтому сегодня Даня был в черной рубашке и черных джинсах. В джинсах – подтянутая, подкачанная в спортзале задница, походы в него были обязательным условием контракта с Виталием. Петь, если честно, не хотелось, потому что перед этим настроение испортила мать, которая опять звонила бухая, но Даня научился заталкивать эмоции подальше. Потому что сцена – это работа. Людей, которые заплатили за билеты – это в будущем – или за вход в клуб, как сейчас, не волновало твое душевное и физическое состояние. Они заплатили за возможность слушать тебя.

Везло в том, что ему не надо было настраиваться на выступление, крещение толпой он тоже давно прошел, на тех самых улицах, поэтому ему легко было представлять, что вокруг никого нет, что он наедине с музыкой. Но одновременно с этим он представлял их всех, каждого, кто стоял в зале и слышал его, и ничего, кроме их одобрения и восторга ему было не нужно. Это было сильнее любого наркотика, это подтвердил бы любой, кто хоть раз попробовал вкус даже маленькой славы – это было как оргазм, круче оргазма.

Даня пел ни для кого и для всех одновременно, на сцене он не становился другим, только самим собой – проводником звука в мир слабослышащих. Он восторгался вместе со всеми, вместе со всеми тащился от своего же голоса и, как и всегда теперь, еще некоторое время после аплодисментов приходил в себя. Нужно было еще помиловаться с Машей, может, даже жахнуть коктейлей, пока Виталий не нудит на ухо, но вместо этого он сразу пошел курить на улицу. Потом зашел в туалет, вымыл руки и стоял у зеркала, поправляя манжеты, когда услышал:

– Красиво поешь. Но мне не нравится.

Из зеркала на него глянули большие темно-серые глаза с расширенными зрачками.

– Почему?

Савве, который стоял рядом и вытирал руки бумажным полотенцем, определенно удалось его уязвить.

– Потому что слишком выхолощено. Слишком… обезжирено. Ты поешь о чувствах, но в этот момент не чувствуешь ничего, кроме радости от того, какой ты охуенный.

– А ты у нас не только художник, но и критик, похоже, – произнес Даня, тоже переходя на «ты», хотя делать это было крайне нежелательно, ведь тогда становилось ясно, что его зацепило.

– Время от времени.

– Еще и сталкер.

– Иногда. Когда мне что-то интересно. Например, как скоро твой фиктивный роман закончится и не окажется ли по его завершению Мария случайно беременной.

Дане не следовало брать Савву за плечо, разворачивать и толкать его спиной в стену – это бы выдало его дворовое происхождение с головой. Но он так и сделал. И стоял, гневно раздувая ноздри, пока Савва смотрел на него слегка удивленно и преувеличенно меланхолично.

– Правду про тебя говорят, что ты журнашлюха, – произнес Даня, еще сильнее впиваясь пальцами в твердое плечо под футболкой. – Что таким, как ты, нравится копаться в чужой личной жизни.

– Знаешь, в чем разница между шлюхой и проституткой?

– Проститутка за деньги…

– А шлюха – по любви, – закончил Савва. – По любви к ебле. Так что я не продажная девочка, Данечка. Я вообще не девочка, если ты не заметил. Поэтому прессовать меня не надо.

– Угрожаешь?

Савва, хмыкнув, не отвечал и смотрел на него довольно долго. Потом резко подался вперед, щелкнул зубами, почти коснувшись нижней губы Дани, сказал «р-р-р» и ушел. Даня ждал… Да нихуя он такого не ждал.

С Даней все было понятно – хорошо его Марш натаскал и по вокалу, и по общению, и осанку поставил, и научил себя вести правильно. Только вот стоило поддеть ногтем позолоту на барельефе его архитектурной помпезности, – от имперского стиля никуда не деться, если ты живешь и работаешь в Питере, – как сквозь нее проглядывало истинное лицо гопника из далекой халахуевки. Кстати, слово гопник – исконно питерское: происходило оно от названия «Городское общество призора» или «Городское общежитие пролетариата», сокращённо – ГОП. Общество это располагалось раньше в здании гостиницы «Октябрьская» на Лиговском проспекте, в ГОП доставляли на перевоспитание беспризорников и подростков, которые занимались грабежами и хулиганством. Савва по этой теме статью писал в свое время, а потом была статья про общежитие на Рубенштейна, где жил Довлатов и после нее власти наконец соизволили залить бетоном яму рядом с домом, которая до того момента считалась несуществующей, хотя кто-то с потрясающей периодичностью ломал в ней ноги.