Татьяна Яшина - Загадки Красного сфинкса

А иногда просто так, безо всякой причины я вдруг чувствовал, что пора бы поставить на огонь вино со специями или начистить самые высокие ботфорты. Или что колокольчик зазвонит вот прямо сейчас.

– Люсьен, одеваться.

– Да, монсеньер.

Сегодня в полдень Монсеньер назначил встречу с хозяином замка Шатонёф – графом Вьенским.

Я подал сапоги, чулки, кюлоты и сутану.

Я застегивал десятую из тридцати трех пуговиц, когда он прервал меня:

– Сутана не та, это дорожная.

– Простите, монсеньер!

В дорогу он обычно надевал не шелковую, а шерстяную сутану, имевшую карманы, в которых он держал всякие полезные мелочи. Сейчас он запустил руку в карман и вдруг тихо сказал:

– Не нахожу свой бальзам.

Кардинал отличался тонким обонянием и не любил дурного запаха. Обычно в любом помещении, где проводил больше чем одну ночь, он приказывал ставить корзину свежих яблок. Но ему приходилось часто ездить, а так как в дороге не до мытья и не до корзин, то он, чтобы не страдать, попросил мэтра Шико приготовить ему бальзам с запахом яблок – помаду – мазал им губы и тем как-то обходился.

Бальзам этот яблочный мэтр Шико раскладывал по маленьким золотым баночкам с плотной крышкой. И в кармане дорожной сутаны всегда должна была находиться такая баночка. Сейчас карман был пуст.

Он еще раз пошарил в обоих карманах, но никакой баночки там не было.

– Может, вывалилась? – предположил я. – Сейчас поищу.

– Немедленно, – последовал ответ. Я пошел к сундуку, Монсеньер в недостегнутой сутане не отставал от меня ни на шаг. Под его взглядом, от которого у меня зачесались лопатки, я отвалил тяжелую дубовую крышку сундука, где хранил сутаны, накидки и плащи.

Пошарив руками по верхнему слою платья, помады я не обнаружил.

– Значит, вынь все и как следует проверь.

Следующие четверть часа я вынимал дзимарры, дуилеты и феррайоло, переложенные мешочками с лавандой и пересыпанные сушеными померанцевыми корками, вынул все – даже кусок полотна, которым застилал дно сундука, чтобы неровное дно не оставляло затяжек на одежде, перевернул огромный сундук и даже постучал по дну – на всякий случай. Ясное дело, из пустого сундука ничего не вывалилось.

Затем, проверяя каждый карман, каждую складку и встряхивая каждый предмет одежды, я уложил все обратно. Помады не было. Не зная, что еще сделать, я размял пальцами каждое саше, разминая в труху сушеную лаванду – ничего похожего на баночку.

– Может, упала на пол? – я на коленях прополз по всем углам, но ничего не обнаружил. – Сходить к мэтру Шико и взять новую?

– Нет. Никуда не уходи.

– Так сутану дать другую?

– Конечно, и поторопись.

Монсеньер покинул покои, развевая полами алой шелковой дзимарры, а я принялся складывать всю вынутую одежду обратно в сундук. Заодно добавил еще лаванды. Моли я не видел, но совершенно не доверял этому мрачному замку – не моль, так мокрицы вполне могли процветать тут, на этих сквозняках.

Потом я завалился спать в своей каморке без окон, через коридорчик сообщавшейся с покоями Монсеньера – большим залом с камином и смежной спальней. Монсеньер занимал всю северную башню: вверху его высокопреосвященство и камердинер, то есть я, ниже Жюссак, отвечавший за безопасность, и мэтр Шико, на первом этаже – солдаты Жюссака и слуги. У часового был приказ никого не впускать в отсутствие Монсеньера, так что спать мне никто не мешал.

Разбудил меня колокольчик.

Монсеньер пришел вместе с Жюссаком, и они смотрели на меня очень нехорошо, как мне показалось.

– Нашел бальзам? – осведомился его преосвященство.

– Нет, не наше… Ой, вот же он валяется! – обрадовался я, заметив у окна под скамьей золотой блик у задней ножки. Как это я ее раньше не заметил? Я уже направился к окну, но был остановлен тихим «Стоять!». Тон у Монсеньера был такой, что мне стало страшно.

Да сколько же шума из-за какой-то баночки!

Проследив за направлением моего взгляда, под скамью полез Жюссак и через миг стоял с помадой в руке, вопросительно глядя на Монсеньера.

Да что же такое! По лицу того словно пробежала какая-то рябь, как по воде от бега водомерок.

– Положите банку на стол, Жюссак, и принесите то, что нужно.

– Слушаюсь, монсеньер.

Жюссак как будто хотел что-то добавить, но лишь скользнул по мне взглядом, не снижая скорости по пути на лестницу.

Я стоял посреди комнаты, не зная, что произошло и происходит, мне было не по себе. Монсеньер уселся в кресло у окна, так что солнечный свет бил ему в спину.

Жюссак скоро вернулся, пока я не успел окоченеть от неловкости.

Мне не понравилось, что он закрыл дверь на ключ, с поклоном вручив его Монсеньору. Затем вынул из-под плаща маленького толстого щенка с белым пятнышком на носу. Оказавшись на полу, щенок заскреб коготками по каменным плитам и завертел хвостиком, с визгом атакуя сапоги Жюссака. Не снимая перчаток, Жюссак взял баночку с помадой, открутил крышку и поставил бальзам возле щенка. Тот немедленно засунул внутрь нос и начал усиленно чавкать, вылизывая помаду крошечным розовым язычком. От его движения баночка заелозила по полу, пока Жюссак не подпер ее сапогом. Обрадованный щенок удвоил свои усилия, но вдруг странно вздернул голову – раз, другой – и завалился набок, открыв голое тугое пузо. Еще два раза дернулся, тихо-тихо всхлипывая, потом из пасти его пошла пена, залив пол и черную кожу ботфорта, и щенок затих.

– Финита, – тихо произнес кардинал.

Я понял.

Помада отравлена.

И вместо этого несчастного щенка корчиться в муках мог бы мсье Арман. Я пытался отогнать от себя видение – его лицо в засохшей пене, тонкие черты искажены смертной мукой… В груди стало тесно, впервые я ощутил, что смерть для моего хозяина – не случайный удар молнии, а безжалостная ищейка, всегда идущая на шаг позади. И сегодня она едва не догнала его.

И он что – думает, что это я? Я мог его отравить? Точно помню, что меня в этом предположении раньше и сильнее ударила мысль, как тяжело и страшно ему жить в мире, где преданность в любой миг может оказаться предательством, честность – коварством, а любовь – смертью, нежели мысль о своей собственной судьбе.

Да какая там судьба? Жюссак стукнет меня по темечку, сбросит в реку – и нет никакого Люсьена Лорана, и не было. О том, что подобный исход был бы для меня наиболее удачным в случае моей виновности, мне пришло в голову куда позже.

Тогда я лишь молча рыдал, не зная, чем могу оправдаться, если меня уже обвинили.

– Молодой человек, чем гордо молчать, скажите что-нибудь. Это, – тут Монсеньер указал на несчастного щенка, – ваших рук дело?

– Нет.

– Коротко и ясно, – устало произнес Монсеньер. Жюссак глянул на него с недоумением, как мне показалось, и стал обтирать запачканный сапог о тельце щенка. По лицу мсье Армана пробежало выражение боли.