Татьяна Яшина - Загадки Красного сфинкса

– Я его убил?

– Нет, он жив, но встать долго не сможет. Надо кого-то и допросить…

Кроме него, еще два разбойника были ранены, но живы. Капитан Рембур изучил камин, послал в потайной ход двоих солдат на разведку и увел, хотя скорее – унес – на допрос тех разбойников, что могли говорить. Монсеньер ушел с ним в сопровождении Жюссака.

Вынесли семь трупов. Слуги оттирали от крови пол в зале, и мы с Рошфором и миледи устроились в моей каморке.

Рошфор завел рассказ о подземных и потайных ходах в старинных замках.

– Так вот почему дуло, – высказалась миледи.

– Мы проверили все стены и крышу, а в сам дымоход между комнатой и трубой не заглянули, – покаялся Рошфор. – А там потайной ход, может, аж до подземелья. Предпочитаю останавливаться в помещениях, где толщина стен не превышает трех футов. Чтобы не превратиться в перепела на вертеле. Где камин используют по прямому назначению.

– Да, как-то зябко, – заметила миледи.

– Я замерз, – пожаловался я, почему-то мне не было больно, но стало холодно.

Рошфор подмигнул и вынул из плаща две бутылки вина.

– Вы, граф, прекрасны, как и всегда! – оживилась миледи. – Люсьен, добудь нам бокалы.

Начали мы, разумеется, со здоровья короля Людовика. Потом, конечно, выпили за мсье Армана и его чудесное спасение.

– Яд, – задумчиво произнесла миледи, поигрывая бокалом, – как это по-женски…

– И по-итальянски, – добавил Рошфор. И тут же поведал нам историю стопятидесятилетней давности, произошедшую, как я понял, во Флоренции.

– Заговорщики напали на Лоренцо Великолепного в соборе, прямо во время службы, но ему удалось укрыться в алтаре, а потом убежать. Он жестоко отомстил своим врагам – Франческо Пацци повесил прямо на окне его же собственного дворца да еще выпустил ему кишки прямо на мостовую.

– С Медичи шутки плохи, – мрачно высказалась миледи. – Люсьен, не спи, наливай!

Хотя Рошфор тут же вспомнил убийство герцога де Гиза, а миледи – о доминиканце Клемане, зарезавшем Генриха III, почему-то лучше всего я запомнил слова «яд», «по-женски» и «Медичи», которые с той самой ночи связались у меня в голове воедино.

Две бутылки скоро иссякли, и Рошфор добыл еще – в замке никто не осмелился ему перечить, так что граф с триумфом прибыл из винного погреба с бочонком на плече.

Потом мы пили за здоровье – сначала мсье Армана, потом всех присутствующих по очереди. Потом тосты у нас закончились, и Рошфор предложил пить за родню. Моего семейства нам хватило надолго, причем мы не дошли и до половины моих племянниц и племянников.

Я не помню, как заснул, но проснулся от пинка в лицо. Я почему-то обнимал сапог графа, лежа валетом к нему спиной, а лицом к стене.

На сундуке, служившем мне кроватью, мы как-то уместились втроем – лучше всех устроился граф: его нос утопал в декольте миледи, а щекой он придавил ее прекрасные золотые волосы, не давая ей пошевелиться. Миледи уткнулась ему в макушку и обхватила рукой за талию. Им, наверное, было тепло, а вот я замерз, хотел отлить, пить, да и руку вдруг начало дергать.

Когда я вернулся из отхожего места, Рошфор сидел на кровати, держась руками за голову.

– Скажи, о Ганимед, у нас осталось вино?

Я проверил бутылки – все были пусты.

– Нет, монсеньер, не осталось.

– Сухо, как в пекле! Я отдала бы душу дьяволу за глоток бургундского! – простонала миледи, открывая глаза и страдальчески морщась.

– На сей раз я спасу вашу душу, – раздался вкрадчивый голос Монсеньера. – Утреннее отсутствие горячительного свидетельствует о доверии между пьющими, не так ли?

– Да, Монсеньер! Вы не оставляете нас пастырским попечением, – миледи припала к руке его высокопреосвященства.

Монсеньер протянул Рошфору бутылку.

– Шамбертен, – с поклоном произнес граф, откупорил и разлил.

Мне все казалось каким-то нереальным, но я так утомился событиями предыдущих суток, что не мог даже удивляться.

– Собирай все, Люсьен, мы уезжаем через час. В карете выспишься, – и его высокопреосвященство шагнул в светлый проем, накидка взметнулась за его спиной, словно крылья орла, готового взлететь. Сравнение это, как оказалось, пришло в голову не только мне.

– Орел наш кардинал, – одобрительно сказал Рошфор.

– Выспрь быстро, как птиц царь, вспарил на Геликон… – подхватила миледи.

– Кому на Геликон, а кому и в Тартар…

– Аминь.

Обменявшись этими малопонятными словами, граф и миледи последовали за Монсеньером, на прощание Рошфор одобрительно кивнул мне, а миледи потрепала за ухо:

– Молодец, мальчик!

Я торопливо умылся и поспешил к монсеньеру.

– Умываться, завтракать, ваше высокопреосвященство?

– Ничего не надо, – монсеньер вскинул на меня глаза, горевшие сухим, неистовым блеском, – немедленно съешь яблоко.

– Да, Монсеньер! – от меня, видимо, разило как из бочки, так что я уже сам догадался переменить рубаху и куртку, когда закончил укладку багажа.

Одежду мне выдал мэтр Шико в первый же вечер моей службы: четыре пары полотняного нательного белья – рубахи и штаны, серую суконную куртку до середины бедра и серую бомбазиновую. А также шесть пар нитяных чулок – пять черных и парадную белую пару, короткие серые кюлоты и серую же широкополую шляпу.

У всех слуг Монсеньера была такая одежда, вкупе с серым шерстяным плащом это составляло роскошный гардероб для любого слуги, включая даже королевских.

Следующий день мы провели в пути, делая остановки только на время, потребное на смену лошадей. Наверное, весь Париж съежился в страхе, ожидая прибытия его высокопреосвященства. Всю дорогу он работал, не отрываясь от бумаг и лишь иногда прерываясь для разговора с тем или иным таинственным незнакомцем, которые забирались в карету вдали от оживленных мест, задерживались для тихих разговоров с кардиналом – то на пару минут, то на час – и так же незаметно нас покидали.

Жутковатое, наверное, зрелище представляла наша карета – несущаяся сквозь страну, пряча в своих недрах самого могущественного человека во Франции, притихшей в ожидании арестов и казней…

– За эту поездку ваше высокопреосвященство приобрел верных союзников, – елейно начал какой-то очередной временный спутник на исходе нашего путешествия.

– Его высокопреосвященство за эту поездку приобрел геморрой величиной с Папскую область! – отрезал Ришелье. – А дураков у нас на два века припасено, – он не уставал поражаться, насколько дерзость покушения не соответствовала нелепости исполнения.

Скоро должен был показаться Париж, когда мсье Арман наконец-то заснул: не забыв сложить и убрать бумаги в бювар, только вот перо уже само выпало из его тонких пальцев, за последние два дня, кажется, еще более истончившихся, как и его лицо, на котором, несмотря на выступившие скулы и общую изможденность, сейчас гуляла победная усмешка. Я боялся шевельнуться и молил Господа о ровной дороге и чтоб Париж подольше не начинался: Монсеньер велел сразу доставить его в Лувр.