Татьяна Яшина - Загадки Красного сфинкса

– Люсьен, а ведь я после смерти мужа хотела уйти в монастырь! – жалобно произнесла Мари-Мадлен в который раз. – Валет червей.

– А Монсеньер хотел уйти в армию, – в который раз повторил я, – однако ж у каждого свой крест. Дама бубей.

– Я не ропщу, я люблю дядюшку, но это жестоко – и по отношению к королеве, и по отношению ко мне! Люсьен, вы не со своим Виньи играете, извольте выражаться правильно – не бубей, а бубён! – она негодующе отвернулась к окну, оставив мне на обозрение тонкий профиль с горбатым, как у всех дю Плесси, носом. Носик у нее был, конечно, узенький, точеный, но сходство с дядюшкой было весьма явным. И грусть в ее больших светло-карих глазах, и тоненькая стройная фигура – все несло печать фамильного сходства. Мне нравилось на нее смотреть.

– Простите, мадам, – повинился я. – Сплетни ходят про всех, даже про короля. А уж что говорят про королеву Анну и Бэкингема – хоть святых выноси.

– Королева Анна тоже женщина несчастная, – возразила Мари-Мадлен, отворачиваясь от окна, – замужем – а ни детей, ни мужа, по сути. Туз червей! Партия.

Она всегда выигрывала, как занятие со столь предсказуемым исходом ей до сих пор не наскучило – Бог весть, но я радовался своим проигрышам – это была ничтожная плата за возможность поговорить о Монсеньере, да и вообще послушать новейшие придворные сплетни. Госпожа Мари-Мадлен нередко обыгрывала в шахматы своего дядю, что уж говорить о пикете с таким туповатым малым, как я. Она и Рошфор как-то насели на меня, заставляя выучить хотя бы названия шахматных фигур, но я запомнил только короля и коня, а потом с наслаждением следил, как Мари-Мадлен поставила графу мат в четыре хода.

– Шахматы – не карты, в них не смухлюешь. И не пари! – бурно обрадовался Жюссак, услышав о разгроме – он до сих пор не забыл триста проигранных пистолей.

– Но почему королева Анна выбрала именно Бэкингема, неужели мало честных французских дворян?

– Чтобы не увидеть их честные французские головы на плахе, вероятно.

– Ну тогда почему не посол какой-нибудь дружественной к нам страны?

– Они все старые, с седыми усами. И потом, когда Бэкингем только появился, мы находились с Англией в состоянии мира. И вообще – Бэкингем такой… интересный.

– Вы говорили, что у него красивые белокурые локоны и зеленые глаза, а усики такие тоненькие, как шнурочки.

– И весь обвешан жемчугами. И воротники у него все сплошь из фламандского кружева. Но дело не в этом – он настолько уверовал в свою счастливую звезду, что ему напрочь отказывает критичность.

– Сколь веревочке не виться, все равно совьет петлю… – посулил я. Мари-Мадлен подошла к окну, высматривая карету с красным султаном. Но широкий двор был пуст. Все были в Лувре и обсуждали мятеж гугенотов в Ла-Рошели.

Только солдаты Жюссака стояли навытяжку в карауле. В новой резиденции Монсеньера, получившей название Пале-Кардиналь, места хватало – во дворце была огромная библиотека, картинная галерея, обеденный зал, двусветный зал для приемов, а ширина парадной лестницы составляла конкуренцию Лувру – и как обычно дальновидный, Монсеньер поставил всех в известность, что завещал Пале-Кардиналь королю.

Кабинет Монсеньера был просто отрадой моему сердцу – так много там было бархата, гобеленов, резного дуба, картин, золота и мрамора.

– Подумать только, – потрясенно вздыхал Шарпантье, – а когда Монсеньер был епископом в Люсоне, у него даже ковра в спальне не было, и восемь рубашек на все про все!

Но больше, чем роскошь и удобство нового дворца, меня поразила скорость его постройки. Я не мог поверить, что за два года можно было с нуля возвести такое огромное здание! С часовней, в которой сам Монсеньер служил мессу, с сотнями покоев и множеством потайных ходов, к которым кардинал питал большую привязанность, и вся схема которых была известна лишь ему.

Мне он показал потайную дверь за книжным шкафом, и я первое время до одури боялся всех шкафов – мне казалось, что обопрись я случайно на дверцу – не миновать мне оказаться в подземелье и блуждать там неделями, не находя выхода.

– Английская эскадра вышла из Портсмута в конце июня, скоро они достигнут Ла-Рошели – и Боже, храни Францию! – тихо произнесла Мари-Мадлен, прислонясь головой к стеклу. – Пятнадцать кораблей, пятьдесят транспортов с восемью тысячами солдат… На «Триумфе» – сам Бэкингем.

– Восемь тысяч? А у нас сколько, мадам?

– У нас – это в форте Сен-Мартен? Там тысяча солдат под командованием генерала де Туара и двенадцать орудий…

– А в Ла-Рошели?

– В Ла-Рошели десять тысяч солдат. Вопрос в том, за кого они – за своего короля-соотечественника или за английского короля-единоверца. Какое счастье, что сейчас хоть Испания притихла, после Монзонского договора!

– Да, мадам, этот договор – просто спасение…

Как ни странно, но Монзонский договор и обстоятельства его ратификации я помнил очень хорошо.

Год назад, в июле 1626, Монсеньер повез проект договора с Испанией на одобрение вдовствующей королеве как члену Государственного совета. Кроме того, Мария Медичи была истовой католичкой и тещей короля Испании Филиппа IV, женатого на ее дочери Изабелле. Браки сына и дочери с испанской короной были делом жизни Марии Медичи и главным результатом ее политики в бытность регентшей после смерти мужа. Так что без нее испанские дела не делались.

Путь до Тюильри был неблизким. Я заметил, как Монсеньер нервно кусает губу, глядя в окно. Видимо, решившись, он вздохнул и перевел взгляд на меня.

– Люсьен… Вы позволите? – и он положил мне, ошеломленному, руку на колено.

– Да, мсье Арман… – ответил я, но почему-то мне стало жутко.

– Пожалуйста, мальчик мой, – он взял мою руку и потянул к себе.

– Но вы же едете к ее величеству королеве-матери?

– Вот именно, – он скорбно покачал головой, не прерывая движения.

– Да вы что! Мсье Арман! Не могу я, не буду!

Он уставился на меня своими большими глазами, готовый, как казалось, грозить мне, пугать, но вдруг страдальчески заломил брови:

– Это будет стоить Франции мирного договора. Я три года готовил это соглашение, заставил замолчать наших протестантских союзников, я уговорил испанского посла и самого Оливареса! [14] Оливарес Гаспар (1587–1645) – испанский государственный деятель, фаворит короля Филиппа IV. И теперь все это полетит в тартарары! – две крупные слезы покатились по его щекам. Прежде чем они добрались до подбородка, я уже стоял меж его разведенных ног.

– Занавески хоть задерните.

– Это нужно не мне, это нужно Франции… – приговаривал он, дрожащей рукой проводя по моим волосам. – Люсьен, мальчик мой, мальчик мой… Хватит! – отстранив меня, он с усилием застегнулся, поправил одежду и заслонился бюваром. – Вы же понимаете…