Олеся Бондарук - Я, андрогин

Воспоминания, воспоминания, сейчас у меня больше нет ничего, кроме воспоминаний. Передо мной определенный срок – тридцать дней, чтобы рассказать о себе. И сегодняшний день я посвятил поискам отправной точки.

Что ж, возможно, все началось с момента рождения… Что-то пошло не так с гормонами, или с чем-то еще… Мне больше нравится думать, что Бог создал меня таким, что он создал такой мою душу. Однажды я понял, что я не мужчина, но и женщиной я не ощущал. Мне казалось, во мне есть и то, и другое. Сложно сразу найти слово для того, чего вокруг тебя просто нет, о чем не говорят, что считают грехом. Уже потом я нашел целую гендерную классификацию, но боже мой, я пишу не для того, чтобы обсуждать уместность терминов.

Я встречал людей, которые называют себя небинарными, чтобы подчеркнуть, что они против деления строго на две группы: мужчин и женщин. Они не хотят просто сменить пол и стать вместо женщины мужчиной или наоборот. Они не могут определить свой пол или ощущают оба пола.

Чаще всего нас, таких как я, называют трансгендерами. В этом слове есть идея перехода от одного пола к другому, навсегда или временно. Я тоже часто так себя идентифицирую.

Но больше всего мне нравится слово «андрогин», потому что в нем есть и мужчина, и женщина. Так я называю себя, я, траснсгендер, квир, гендерфлюид, андрогин.

«Извращенец», – сказала мне Момо, когда я робко попытался просто намекнуть ей, кто я есть. Я приготовил себе все пути к отступлению. Я сказал примерно так: «Ты знаешь, ха-ха, ты умрешь со смеху, я пару раз переодевался в женскую одежду, представляешь, ха-ха!» На что я надеялся? Я же знал ее прекрасно, мы встречались к тому времени уже целый год. Если она приходила ко мне, мы занимались сексом, иногда болтали о пустяках, пили пиво, но я никогда не позволял ей оставаться у себя ночевать. И если я шел к ней, я старался вернуться спать к себе. Мы встречались примерно два раза в неделю, и уже через три месяца таких встреч у меня сложилось стойкое ощущение, что мы спим друг с другом, как автоматы. Я использовал ее, как резиновую куклу из сексшопа, а она приходила ко мне, потому что так ей было удобно. Я не был даже добр с нею. Когда она делала свои колкие замечания, а делала она их постоянно, я не сдерживался в ответах. Мне было все равно, ранят ли ее мои слова, а ей было все равно, что я думаю о ней.

Зачем мы вообще начали встречаться? У меня был сложный период, я отходил от своих первых серьезных отношений с женщиной, которая оказалась наркоманкой, и которая любила своего бывшего мужа. Периодически она возвращалась к нему, через пару дней он ее избивал, и она звонила мне. Я был влюблен, я хотел ее спасти. От чего? Я и сам не знаю. Она держала меня на поводке, то приближала, то прогоняла… А я мучился своей двойной идентичностью, у меня были проблемы с деньгами, а главное, мне просто не с кем было поговорить. Вряд ли она хоть раз искренне спросила, как у меня дела.

И вот однажды я решил окончательно с ней порвать, я просто послал ее, когда в очередной раз она позвонила и завела старую пластинку: ах, мне так плохо, ах, он меня опять ударил, он забрал все деньги и потратил их на дозу, что мне делать. Мой ответ продлился секунд пять, потом я повесил трубку и отправился в бар, чтобы напиться, и там я встретил Момо.

Мы встречались целый год, и ни разу я не сказал ей ласкового слова. А когда она назвала меня извращенцем, я ударил ее, дал ей пощечину. Никогда, ни до этого, ни после, я не позволял себе ударить женщину или ребенка. Мне до сих пор стыдно за тот эпизод, но я ничего не мог с собой поделать.

Эта стерва обозвала меня мудаком, но даже и не подумала уйти! Мы начали ругаться, как всегда, а потом я выставил ее за дверь. Через неделю она позвонила, я пошел к ней, и мы снова занялись механическим сексом, как будто ничего и не было. Ратха, любимая моя, как мне стыдно говорить теперь об этом! Как эти две женщины далеки от тебя, ни в одной из них не было той нежности, той любви, чтобы есть в тебе. А самое главное, в них просто не было понимания, я им был неинтересен. Одна пользовалась мной, чтобы не оставаться одной, пока ее бывший не соизволит обратить на нее внимание, а вторая хотела «отношений», и ей было все равно с кем, лишь бы у нее был бойфренд, лишь бы можно было сказать подружкам, что у нее есть мужчина. Но мужчину в женском платье она бы не потерпела, а тем более если бы этот мужчина вдруг сказал, что он хочет иногда быть женщиной.

Я бросил ее, как только она стала заводить разговоры про то, что мы уже давно вместе, нам надо развивать наши отношения… Как пошло! Какие отношения? Она вряд ли знала, что у меня есть братья, какие книги я читаю, что меня волнует. Ей нужна была только форма, а я устал от этого. Я просто сказал ей, что не хочу никаких отношений, что не хочу ее, и что она может катиться куда подальше, потому что она надоела мне. Она вспомнила все цветастые выражения, которые я, по ее мнению, заслужил, и не стесняясь повысить голос, высказала мне все. Она продолжала орать, даже когда вышла из квартиры, и когда закрылась кабинка лифта. Она заблокировала мой номер телефона и закрыла мне доступ на ее страницу в социальных сетях. Я не видел ее с тех пор, даже случайно не пересекался с ней. Мне никогда не было интересно, что с ней стало, нашла ли она кого-то себе, может, даже вышла замуж. Я вспомнил о ней только когда стал встречаться с Ратхой.

Ратха не спрашивала меня о прошлых романах, она была слишком деликатна для таких тем. Но я сам хотел быть с ней откровенным, ведь и она была откровенной со мной. Я рассказал, как влюбился в Стефани, и это было больше похоже на помешательство, чем на любовь, и каким болезненным было отрезвление. Я рассказал о Момо, и я видел неодобрение в ее глазах. Но я не рассказал ей об этой робкой попытке честности. Я не знаю, почему я попытался рассказать все Момо, может, я слишком устал хранить секрет, я хотел, чтобы хоть кто-то знал обо мне все. Именно поэтому я и ударил ее, это было ударом и мне тоже, я словно ударил самого себя, и боль от того удара я ощущаю до сих пор. Я просто слишком надеялся, слишком многого ждал от этого разговора.

Я был чересчур наивным в тот раз, а потом слишком осторожным с Ратхой. Я так боялся ее потерять, что решил никогда ей об этом не говорить. Мне было больно представить, что и она тоже может сказать, что я извращенец, что и на ее лице я увижу презрение или даже отвращение.

Однажды Ратха спросила меня, а что было бы, если бы я и дальше встречался с Момо? Я не знаю. Я никогда не думал об этом. А вдруг бы я смог быть по-настоящему влюбленным в нее, в эту девушку, которую родители решили назвать Мораль (вряд ли бы нашлось на свете более неподходящее для нее имя), может, я однажды бы стал счастливым с ней. Сейчас мне сложно представить себе кого-то другого вместо Ратхи. И вряд ли это была бы она, Момо, любительница марихуаны, виски с колой и коротких черных юбок. Наверное, проблема в том, что я так и не разглядел в ней человека, как и она во мне, мы были слишком эгоистичными, любили каждый себя, и нас мало волновало, что думает другой.