Олеся Бондарук - Я, андрогин

Момо однажды подарила мне кружку для чая. Я так и не вытащил ее из коробки. А когда мы расстались с ней, я поставил коробку на полку, как напоминание, как предостережение. Я помню, как Ратха однажды спросила, может ли она вытащить кружку, потому что у нас слишком мало посуды, а вечером должны были прийти на чай наши друзья.

– Нет, – резко ответил я.

Я увидел, как вытянулось ее лицо, она обиделась на мою грубость, тем более что я даже не потрудился объяснить, почему я не хочу пользоваться этой кружкой.

– Хорошо, как хочешь, – сказала она, и мне стало стыдно.

– Собирайся, пойдем купим кружки, – я постарался произнести это так, словно говорил «прости меня».

Я знал, что она поймет, и она поняла. Мы купили шесть чайных чашек, а по дороге назад я рассказал, откуда у меня эта коробка. Вряд ли Ратха до конца поняла, почему я храню ее, да еще и на видном месте, но больше она про это разговора не заводила. Она брала коробку в руки, только когда протирала пыль с полки. А я старался не забывать, насколько это низко и пошло – отношения без любви и даже без взаимного уважения.

У Момо такого шанса нет, потому что за весь год, что мы были вместе (если это можно назвать «быть вместе») я не подарил ей даже крошечного сувенира. Все мои траты на нее ограничивались покупкой выпивки и презервативов. Я больше никогда не хочу таких отношений. Даже встречи на одну ночь и то честнее и чище, чем такая связь.

Стоит ли удивляться, что она меня не поняла и не приняла? А вдруг она бы рассказала бы мне свой секрет или что-то, что заставляет ее страдать? Смог бы я посочувствовать ей или просто выдавил бы «А, окей» и попытался бы сделать заинтересованный вид?

Она считает меня извращенцем, а я ее – пустой и неинтересной. Но ведь и я не делал никаких попыток узнать ее получше, стать с ней ближе. Она неплохой человек, просто нам никогда не надо было быть вместе. У нас просто ничего не получилось.

«Да у тебя просто настоящих проблем нет! Вот поголодал бы, бросил бы думать о всякой ерунде! Выдумывают себе невесть что, придурки, психопаты больные, изолировать вас надо, или на общественные работы отправить!» Слава богу, я не слышал этого лично в разговоре, но мне такое писали. И не только мне, а моим знакомым трансгендерам тоже. Почему-то считается, что если у тебя проблемы с гендерной идентичностью, то это потому что у тебя других забот не хватает. Глупости это все, потому что моя жизнь точно не была похожа на сказку. И когда я в Париже не мог найти денег даже на еду, когда я голодал три дня, когда я жил целый месяц на улице, я не переставал об этом думать. Это был мой второй приезд.

Первый раз все было не так, все прошло как по маслу. Моему отцу важно было показать, что все его сыновья учатся во французских университетах, и даже я, двоечник и позор семьи, смог поступить на юридический факультет. Один год – это было терпимо для моей семьи. Меня отправили к тетке в Лион, она отличалась мерзким характером и привычкой все контролировать. О, мой отец знал, к кому он меня отправляет! Там у меня была простая жизнь, учеба, никаких карманных денег, и каждый вечер приходилось выслушивать теткины наставления. Через пару месяцев я нашел работу, у меня наконец появились деньги, и я стал сбегать от нее по вечерам, шатался по барам, ходил в кино. Я помню, как ходил в магазины и рассматривал женскую одежду, мечтал, что однажды смогу купить себе платье, чулки, юбку, что я надену сережки, накрашусь… Но даже если бы у меня и были деньги, я не мог сделать этого в теткином доме! И уже тогда я знал, что мне надо будет приехать сюда снова, но жить одному, накопить денег, и тогда я смогу хотя бы наедине с собой быть тем, кто я есть, позволить женщине внутри меня выйти, быть свободной, хоть на несколько минут!

Я вернулся в Марокко и жил только этой надеждой. Я устроился на работу и без зазрения совести врал матери о своей зарплате. Я получал намного больше, чем говорил, чтобы не отдавать ей все, чтобы скопить хоть немного. И через год я подал документы в магистратуру в университет Тулузы, оплатил общежитие, купил билет и просто уехал, хотя вся моя семья была этим недовольна. И вот в Париже я пытаюсь купить себе билет на автобус, и ничего не выходит! Моя банковская карта заблокирована, я не могу снять деньги, наличных почти нет, никого из знакомых тоже.

В банке мне сказали ждать, пока разберутся, обещали уладить все за неделю. Просто сказать, неделю! Я, конечно, мог бы позвонить домой и попросить их выслать мне денег, но я был гордецом, угрюмым и нелюдимым, и я бы ни за что не согласился выслушивать причитания матери и торжествующие речи отца. Конечно, они говорили мне остаться, продолжать работать в колл-центре и спокойно жить в семье, а не искать счастья за границей, это было не для таких неудачников, как я.

Я решил, что неделя – это не так уж долго, как-нибудь переживу. Так вот, я заявляю во всеуслышание: неделя – это чертовски долго! Время тянется, и чем больше дней ты не ел, тем длиннее становится минута. Я помню, когда Ратха в первый раз решила соблюдать со мной пост во время Рамадана. Она сказала мне, это же всего лишь на месяц, это недолго.

– Это долго, ты просто не понимаешь, насколько это долго, – заявил я ей. – Ты же даже не мусульманка, ты уже и не индуистка, ты настоящая атеистка, зачем тебе поститься?

– Я хочу все делить с тобой, и я хочу тебя поддержать. Я знаю, что это сложно, и тебе будет легче, если ты будешь знать, что я с тобой, – так она ответила мне.

Она упрямица, моя Ратха, и я понимал, что тут с ней спорить бесполезно. И, честно говоря, в душе я был этому рад. Не то что бы я надеялся, что однажды она разделит со мной мою веру (хотя это было бы для меня лучшим подарком судьбы, после встречи с самой Ратхой, разумеется), но мне просто было приятно, что она хочет выдержать это вместе со мной.

Но я отвлекся, Ратха, чертовка, ты всегда отвлекаешь меня! Что за силу дал тебе всевышний, что я не могу пройти мимо тебя, не могу отделить мысли о тебе от мыслей о чем-то другом? Ведь тогда, в Париже, я знать тебя не знал, я даже не надеялся, что в моей жизни будет кто-то, как ты. Далеко еще было до тебя, далеко до Момо, хотя уже совсем близко до Стефани…

Итак, эта планируемая неделя в Париже показалась мне не такой длинной на первый взгляд. Она, правда, обернулась целым месяцем безденежья и голода, но тогда я этого не знал. Но вот уже через три дня мне казалось, что я живу здесь вечно, в этом городе, в котором столько людей, и никому из них не было до меня дела. Три дня я гордо ночевал на улице и ничего не ел, пока один из бомжей не показал мне, где по утрам таким, как мы, дают бесплатную еду. Там давали хлеб с маслом и вареньем и огромный стакан очень сладкого кофе. Я питался так целый месяц, и с тех пор я ненавижу кофе. Я пытался найти какую-нибудь работу, и иногда мне это удавалось, на арабском рынке или в ресторанчиках, где посудомойщики работают нелегально, и я откладывал те деньги, что не тратил на еду и на дешевые ночлежки, чтобы купить билет.