Анри де Кок - Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

Во время всего процесса тот Д. Л., о котором мы говорили, как о злом гении Иды Сент-Эльм, наблюдал, чтобы она не выходила из дому, обещав ей, если маршал будет приговорен к смерти, дать ей возможность увидеть его в последний раз. 7 числа декабря утром он явился за нею.

«Нас ожидал фиакр. Д. Л. посадил меня, потом сказал несколько слов человеку сидевшему на козлах. Я упала как будто уничтоженная на переднюю лавку. Я ничего не видала, но на мосту Людовика XV, более свежий воздух заставил меня открыть глаза. Карета направилась по улице Бак.

– Куда вы меня везете?

– Позвольте мне руководить вас».

«Мы проехали улицу Notre-Dame-des-Champs. Д. Л. велел остановиться на конце, у самой стены. Было половина девятого. Я хотела выйти.

« – Позже!» – сказал Д. Л. мрачным голосом.

Вдруг он схватил обе мои руки и, приковав меня на месте, прошептал:

« – Вот час последнего взгляда. Но только взгляд! Ни одного слова! Ни крика! Или я прикажу карете ехать».

«Ней выходил из кареты у наружных дверей Люксембурга, выражение его лица было спокойно и нежно. Он взглянул направо и налево. Он искал обещанного взгляда… Он встретил его… он был должен слышать мои рыдания. Он слегка наклонил голову и печально улыбнулся. Взвод приблизился. В это время послышался на мостовой звук лошадиных подков… «Это помилование!» – вскричала я…»

«То было не помилование, а последнее предписание о казни!.. В глазах у меня все потемнело… я услыхала глухой звук… все было кончено…»

«Д. Л., у которого повсюду была протекция, проводил меня в родильный дом. Вскоре безмолвие широких зал больницы огласилось криками ужаса. Сестры бежали от чего-то ужасного… Принесли кровавые остатки маршала».

«Я видела эти остатки. Я сочла все раны. Я рыдала и внезапно охваченная каким-то свирепым чувством, я вскричала:

– Что ты желаешь?.. Слез! Нет, нет! Благородная кровь, которая проливалась всегда за Францию, – эта кровь требует…

– Молитв! – сказал над моим ухом взволнованный голос старой монахини. – Помолимся, сестра».

«Она стояла на коленях; я опустилась рядом с ней перед трупом, я молилась с нею …

Потом я упала в обморок…»

«Когда я пришла в себя, я была одна, совершенно одна! Единственный человек, которого я любила в этом мире, покинул его».

Два последние тома мемуаров Иды Сент-Эльм, содержащие ее последние похождения после смерти маршала Нея, не что иное, как очень длинная и очень скучная болтовня. С целью развлечься от своей печали, она проехала почти всю Европу. И всего интереснее встреча ее с Байроном, о котором, между прочим, она рассказывает один весьма скабрезный анекдот, по поводу его женитьбы на мисс Мильбанк.

Страдая ужасной болезнью – раком в груди, бедная Ида Сент-Эльм влачила в 1826 году, в Париже, существование самое опасное, поддерживаемая благодеяниями Александра Дюваля, Лемота и Тальмы, знавших ее прекрасной, молодой и богатой.

Она начала писать свои мемуары, на которых она рассчитывала как на последний рессур… Но где найти издателя?

Тому же Александру Дювалю, превосходному писателю, она обязана тем, что надежда ее была не напрасна.

Дюваль сказал издателю Ладвокату о книге Иды Сент-Эльм. Тогда была мода на мемуары, они лились как дождь, как в настоящее время журналы.

«Однажды, – говорит Ида, – постучали ко мне в дверь. То был г-н Ладвокат. При виде его, я едва скрыла мою радость; он был так вежлив, что, как будто не заметил этого. Все оказалось очень легко устроить. Г. Ладвокат с вежливостью, которая, да не во гнев будь сказано гг. коммерсантам, больше походила на вежливость хорошего общества, чем на высокое благоразумие цифр, имея только немного копий и никаких гарантий, кроме моей доброй воли, что рукопись будет мною окончена, дал мне пятьсот франков золотом и два билета в такую же сумму. Доверие, оказываемое другим – верное средство, внушить его!..»

Ида Сент-Эльм была довольна своим издателем; он был доволен ею: это очень прекрасно; но не так красиво то обстоятельство, что, потребовав хлеба от своего пера, Ида прибегла к менее благородному средству, чтобы покушать пирога.

В 1837 году, после своего путешествия в Египет, доставившего нам плохую книгу без ума и интереса, она вздумала, в Лондоне, где жила, распустить слух, что она обладает и приготавливает к изданию письма, писанные в 1809 году Людовиком Филиппом, – тогда герцогом Орлеанским, – которые сильно компрометируют и его самого, и его семейство…

Это было не что иное, как шантаж, слово, принадлежащее argot (жаргону) воров. О человеке, который трусит и плачет, они говорят: «он поет» (il chante). Есть особый род писателей, которые вместо того, чтобы сказать подобно разбойникам: кошелек или жизнь, говорят: кошелек или честь! Это ремесло, – ремесло гнусное, а потому достойное старой куртизанки.

А пел ли Людовик Филипп? Это возможно. И короли бывают молоды, то есть расположены думать и писать такие вещи, о которых в зрелые лета они сожалеют, или от которых отказываются.

Как бы то ни было, но угроза публиковать компрометирующую корреспонденцию разлеталась дымом.

Ида Сент-Эльм имела несколькими золотыми монетами в кармане и одним стыдом на совести более, что, однако не помешало ей печально умереть 16 мая 1845 года в Брюсселе в больнице Урсулинок.

Угадайте, кто платил за нее в эту больницу?

Мария Амелия, королева Французская.

История этой куртизанки, нашей современницы, будет последней в предлагаемой читателям в этой книге. Но прежде, чем начнем мы наш рассказ о жизни Алисы Шартрон, или Шиффонеты, или Бианчини, знаменитой кокотки настоящего времени, мы должны предупредить читателя, что все имена выдуманы, ибо частная жизнь живых людей должна быть для каждого священна.

Нужно знать, как производится в настоящее время в Париже торговля любовью. Дамы с камелиями жили, теперь живут дамы с банковыми билетами. А затем, мы можем начать рассказ.

В 1856 году жила маленькая торговка букетами, по имени Алиса Шартрон, очень хорошо известная на Тамильском бульваре.

Алисе было пятнадцать лет в ту эпоху, о которой мы говорим; она была худенькая девочка. Ее болезненно бледное лицо, ее страшно худое тело не имело уже в себе ничего детского и ничего женственного. Прибавьте к этому, что Алиса всегда была одета самым печальным образом! Мало того, что она носила ветошь, она носила такую мерзость, что не знали, когда она проходила мимо, отчего нужно прежде сторониться: от дыр или пятен ее рубища

Между тем, Алиса продавала цветы. Она проходила по бульварам, в одежде бродяги Галльо, нося с собой то, что всего прелестнее на земле, т. е. цветы, блеск, веселость, свежесть и аромат. Цветы в руках Алисы были живой антитезой.