Юрий Шапошников - Истоки богатырства. Секреты атлетизма

Раннее утро 26 августа, Бородино. Битва началась атакою лейб-егерей. 85 тысяч французов при 400 орудиях наносили главные удары по Багратионовым флешам и по батарее Раевского, вспомогательные удары — по флангам. Между плотными порядками полков и флешей в карьере выносило батареи артиллерии.

Кислый пороховой угар перемешался с пеленой пыли, подымаемой конницей.

Канониры генерала Костенецкого не дрогнули — они били и били по врагам. Сам командир помогал перетаскивать раскаленные орудия с разбитых лафетов на запасные. Бой продолжался!

Солнце померкло в небе. Враг наступал, и картечь пушек Костенецкого пагубно садила в упор.

Случилось небывалое. Мужественный маршал Ней, спасаясь от огня русской артиллерии, приказал французам залечь. И сам прижался щекой к горячей, облитой кровью земле.

Но пали батареи Раевского. Желтая лавина улан взметнулась на батареи генерала Костенецкого. Бешено сверкали клинки французов, сраженная прислуга обагряла кровью лафеты.

Тогда во весь исполинский рост поднялся Костенецкий:

— Бей врагов! Москва за нами...

И закипел рукопашный бой!

Под небывалой мощи ударами снопами валились французы.

— Русский дженерал заговорен от смерти! — испуганно шептали ветераны Наполеона. И их лошади со страхом пятились перед разъяренным великаном в разорванном мундире с золотыми эполетами.

Канониры молотили опешивших врагов кто чем мог. Вновь ударили русские пушки, неся смерть врагам.

...И уланы отступили, усеяв русскую позицию трупами людей и лошадей.

* * *

Над Бородином спустилась благодетельная ночь. Во французском стане вновь заговорили о русском генерале, похожем на непобедимого Голиафа.

На Бородинском поле французы потеряли пятьдесят восемь тысяч солдат и офицеров убитых и раненых. У наших потери были гораздо меньше — сорок четыре тысячи...

Бросив на землю попону с убитого коня, положив под голову громадный кулак, русский генерал спал... Над ним ярко мерцали крупные звезды августовского неба.

* * *

Наполеон был изгнан из пределов нашей родины. 9 мая

1813 года шел бой у Гросс-Гершена, где в 30-летнюю войну был убит император Густа в-Адольф. Французская артиллерия вела беспрерывный огонь по нашим позициям. Командир полуроты Иван Жиркевич

приказал канонирам укрыться во рву, пережидая губительную канонаду.

Сам Жиркевич перешел к правому фасу редента. Упершись спиной на земляной вал, он наблюдал за противником. И вдруг он узрел нечто такое, что заставило его протереть глаза: не видение ли перед ним?!

Спустя 34 года после описываемых событий Жиркевич вспоминал: «Вдруг вижу, с левого фланга едет шагом по линии генерал-майор Костенецкий, командовавший артиллерией гвардейского корпуса. Не доезжая сажень 50-ти до моего укрепления, он, вынув саблю из ножен, пустился ко мне галопом...»

Кругом свистели пули, с противным чавканьем то и дело падали в грязную после весеннего ливня землю. Костенецкий словно ничего этого не замечал. По его спокойствию можно было думать, что он в родовом имении совершает прогулку перед вечерним чаем. «Шагах в десяти от меня он проехал опять шагом... Я пошел к нему на встречу. В эту самую минуту между ним и мною упало французское ядро, дало рикошет и полетело далее. Лошадь Костенецкого уперлась и подалась несколько назад, а он, дуя ее кулаком по голове, хладнокровно мне говорит:

— Я было скакал, чтобы вас изрубить: я думал, что вы трусите! Но теперь прошу у вас извинения. Вижу, что вы бережете людей ваших. Это благородно! Пожалуйста, сами оставайтесь там, где и прежде стояли. (Это было все-таки опасное место от пуль и ядер противника). Очень хороший пример для прислуги вашей!»

И еще раз долбанув по голове робевшего коня, развернул его на месте, осадив удилами на задние ноги, спокойно поехал вдоль позиции...

На следующий день ядро все же размозжило голову коню. Освобождая ногу от стремени, Костенецкий назидательно произнес, обращаясь к солдатам, выскочившим из-за окопа помочь седовласому генералу:

— Робкого пуля всегда найдет, а смелого и штык боится!

Сколько этих «робких» коней пало под генералом? Никто

не считал...

Война закончилась. Грудь генерала украсили ордена, а карьера его закончилась. Навсегда! Аракчеев, взлетевший на верхнюю ступеньку государственной власти, встречаясь с бывшим капралом, с притворным смирением гнусавил:

— Натерпелся я от вас, генерал, в корпусе, натерпелся... И врагам своим такого не пожелаю. Бог простит, а я сердца на вас не имею...

Но злобу граф держал в сердце лютую и ходу боевому генералу, знавшему артиллерийское дело так, как никто, быть может, в Европе, не давал.

Если личное перевешивает интерес государственный, то человек такой — законченный подлец.

Из воспоминаний племянника В. Г. Костенецкого: «Никто не питал такой ненависти к иностранному засилью в армии, как генерал Костенецкий, который по пылкости своего характера никак не мог скрывать к ним нерасположения и очень часто его обнаруживал, иногда к лицам, гораздо выше его стоящим в служебной иерархии. Это было причиной того, что служебная карьера тянулась очень медленно: его обходили чинами, орденами и только что терпели на службе. В 1812 году он был уже генерал-майором, командовал всею артиллерией гвардейского корпуса, но по окончании войны оставался все время в том же чине. И только государь Николай Павлович произвел его в генерал-лейтенанты, хотя продвижения по службе или просто назначения не последовало.

Он имел орден Владимира второй степени, и когда за какое-то отличие следовало наградить его высшим орденом или чином, то ему, как бы в насмешку, дали в другой раз тот же самый орден. Так что он и в титуле своем именовал себя кавалером ордена Владимира 2-й степени двух пожалований — случай едва ли не единственный в летописях нашей армии!»

Бездари не прощают таланта в других!

Историки дружно утверждают, что генерал образ жизни вел самый неприхотливый. Его кумиром был генералиссимус Суворов.

Даже в самые лютые морозы он не топил комнат, и ему никогда не бывало холодно.

— Закалка для солдата — вещь самая необходимая!— повторял Костенецкий.— В полевых условиях теплой печки не будет, а бить врага надо. Суворов постарше меня званием был, да и то жил как простой солдат. А мне и сам бог велел...

Слуги наметали перед крыльцом его дома сугробы снега. Поднявшись ото сна, генерал раздевался догола и нырял в снег. Потом он бежал домой одеваться, и от него подымался столб пара.

Спал генерал на жестком кожаном диване, без одеяла, простыни, и даже не пользовался подушкой. Когда друзья пытались уговорить его накрываться одеялом, Костенецкий резонно отвечал: