ХРОНИКИ ДАО - Deng Ming-Dao

– Я уже слышал от тебя много красивых слов, – ответил Сайхун. – Я поверил тебе. Но ты ничуть не изменился.

– Каждый из нас должен сделать свой выбор, – сказал Бабочка, глядя в окно. – Иногда выбор получается неправильным. Реальная жизнь непохожа на рай. Мы не можем вести себя, как бессмертные.

– Реальная жизнь – это всегда испытание, – возразил Сайхун. – Чтобы попасть в рай, необходимо жить правильно. В конце концов это оправдывает себя.

– Возможно, если бы ты жил моей жизнью, то говорил бы сейчас иначе. Но не уподобляйся мне. Учись на моих ошибках. И вообще, учись настойчиво, дисциплинируй себя. Будь праведником и верши добрые дела.

– Я просто не могу поверить своим ушам! Ты, кто натворил столько бед, – ты пытаешься наставлять меня на путь истинный?

– Я это делаю только потому, что ты мой младший брат.

– И чему же ты хочешь научить меня? Хочешь сделать меня еще более доверчивым, скармливая мне всякую чепуху вроде той, что была в доме у Божественного Орла? Никогда больше не буду тебя слушать!

– Не упрямься. Может, когда-нибудь наступит день и ты поймешь, что совершил кое-какие страшные ошибки. Когда этот день придет, не чувствуй за собой вины. Не прячься от самого себя – просто в будущем постарайся ста!ъ лучше.

– Что ж, у тебя будет возможность превратить свои слова в конкретные дела. Когда Великий Мастер увидит тебя, он вряд ли развесит уши от твоего сладкоголосого пения.

– Я не боюсь наказания.

– Погоди, мы еще не приехали.

Поезд остановился, и Уцюань рывком поднял Бабочку на ноги.

– Мы на станции Хуаинь, – прорычал он. – Шагай, ублюдок.

Днем они взбирались по крутым склонам Хуашань и под вечер добрались до Храма Южного Пика. Насколько отличалась жизнь монахов-даосов от мирской суеты! Чистый воздух; земля, свободная от грязи, отбросов и разлагающихся трупов. Величественные силуэты древних сосен четко прорисовывались на фоне туч. Водопады ревели, низвергаясь с головокружительных утесов. Черными точками в небе парили ласточки и журавли; пичужки веселым чириканьем наполняли все вокруг. Несмотря на бедность и преклонный возраст, храмы и монастыри хранили свою извечную чистоту, неподвижно замерев на склонах. Душа Сайхуна наполнилась щемящим ощущением упорядоченности и спокойствия здешнего бытия. Что-то в его сердце наконец угомонилось и расслабилось.

Войдя в храм, он услышал знакомое с детства пение монахов и изумился – насколько волнующим показалось ему сейчас то, что он искренне ненавидел ребенком! Он вдохнул мягкий и прохладный воздух, ощущая тонкий аромат камфоры и сандалового дерева. Как все-таки приятно возвращаться!

Его старый учитель и ученики сидели плечом друг к другу в главном молельном зале, словно судьи.

Сайхун, Уюн и Уцюань опустились на колени. Заметив полное пренебрежение Бабочки, Уцюань дернул за веревки, которыми были связаны колени Бабочки, и силой заставил его преклонить голову.

Наступила полная тишина.

Великий Мастер знаком предложил им перейти в маленькую комнату, которая примыкала к главному залу. Это была обыкновенная келья без каких-либо украшений и утвари, с единственным окном и крошечным алтарем. Обычно монахи отдыхали там между ритуальными служениями.

Вслед за Великим Мастером в комнату вошли только два служки. Великий Мастер подошел к Бабочке и, ничего не говоря, впился в него пристальным, тяжелым взглядом. Несмотря на связанные за спиной руки, Бабочка стоял с гордо и презрительно поднятой головой.

Многозначительная тишина электрическими разрядами покалывала тело Сайхуна. Он не удержался и посмотрел на Бабочку. Оранжевый полукруг заходящего солнца светил Бабочке в спину, отбрасывая пурпурные тени на лицо. Пот, стекая после трудного восхождения по лицу Старшего Брата, оставил у него на щеках мутные полосы; несколько прядей непослушно упали на лицо. Сайхуна интересовало, о чем думает Бабочка, испытывая силу своей воли в немой схватке с тем, кто вырастил его из крохотного найденыша.

В отличие от прибывших, чья одежда была грязной и изношенной, Великий Мастер был облачен в безупречное черное одеяние. Складки одежды спадали ровно и изящно, чистая шапка была надета просто безупречно. Белая борода резко контрастировала с темной одеждой, но ни один волосок на шлове не выбивался из прически. О чем думает сейчас учитель? – гадал Сайхун. Чувствовал ли он сожаление от того, что его приемный сын дошел до такого? Или это была просто ярость, грусть, горечь? Может, он простит Бабочку?

Несколько агонизирующих мгновений две фигуры с невероятным стоицизмом продолжали стоять друг напротив друга. Ни один проблеск чувств не иелькнул на их лицах; в глазах ничего нельзя было прочитать. Это были две статуи, которые свела вместе судьба.

Внезапно глаза Великого Мастера налились кровью. Он сделал шаг вперед и с невероятной силой обрушил свою ладонь на грудь Бабочки – туда, где сердце. Сайхуну довелось поучаствовать в серьезных схватках, но никогда до этого он не слышал звука лопающегося сердца. Кровь хлынула изо рта и носа Бабочки, глаза побелели и закатились.

– Нет! Нет! – закричал Сайхун.

Даже оба брата-монаха, машинально подхватив падающее тело, не могли скрыть своего изумления.

– Зачем вы сделали это? – заплакал Журчание Чистой Воды.

– Да, да, зачем вы сделали это? – эхом откликнулся Сайхун, упав на колени подле скрюченного тела Старшего Брата.

Но Великий Мастер лишь сложил руки и резко отвернулся. Из кельи он вышел один.

Благовония все еще курились. Ярко мерцали свечи и воск, словно капли крови, медленно стекали в подсвечники. Цветы были яркими, свежими, даже какими-то радостными; но Сайхун понимал, что вскоре они пожелтеют и увянут. Сайхун торжественно опустил руку в урну, которую нес, и почувствовал пальцами жирный пепел и остатки костей. Он бродил по склонам, словно неприкаянный призрак, и медленно рассылал прах, оставшийся после кремации его старшего брата.

Смириться со смертью Бабочки Сайхуну было очень непросто, хотя все вокруг лишь утверждало реальность происшедшего. Сайхун собственноручно омыл и одел в чистую одежду окаменевшее, тяжелое тело. Он натирал его благовонными маслами и кунжутным семенем, ощущая под пальцами холодную, безжизненную плоть. Он долго смотрел на Бабочку, и даже на церемонии похорон ему казалось, что Старший Брат слегка шевелится. Однако это были лишь результаты процессов в теле, которое смирилось с последним притяжением земли.

За это время Сайхун ни разу не заплакал. В нем не было скорби – лишь доходящее до дрожи осознание абсолютной власти судьбы. Он чувствовал себя опустошенным, изможденным и уставшим. Долгое время он куда-то стремился, за что-то боролся; и вот все было кончено. Он с радостью примерял на себя роль благородного рыцаря» ни разу не задумавшись о последствиях того поручения, которое предстояло выполнить. Он понял, что настолько увлекся выполнением, что окончание приключений вызвало в нем пустоту.