Брайан Глэнвилл - Олимпиец

Помню, когда я узнал об этом, страшно расстроился, будто меня обокрали. Позвонил спортивный обозреватель Артур Генри. Он спросил: «Слышали о новом рекорде, Айк?» У меня внутри всё как оборвалось: «Что? О каком?» Тогда он сказал, что Купер в Ванкувере пробежал милю за 3.54,5. потом спросил: «Могу ли я написать, что вы полны решимости вернуть рекорд?» Я ответил: «Да, так и напишите». Он добавил: «И то, что вы удивлены?» — «И это тоже».

Я всё ещё стоял у телефона, когда из кухни вышла Джил и спросила: «Что случилось?» Я сказал, что больше не рекордсмен. Канадец Купер пробежал милю за 3.54,5.

Она обняла меня, поцеловала и сказала: «Придётся тебе отвоевать его обратно. На то они и рекорды, чтобы их били». Я ответил: «Знаю. Но так быстро? Я даже не успел к нему привыкнуть».

Потом я позвонил Сэму, он уже знал. Он сказал: «Если он пробежал за 3.54,5, то в конце сезона ты пробежишь за 3.54. Наша ближайшая цель — 3.54,2».

Но в том сезоне у меня ничего не вышло. Настроение было — паршивее некуда. Честно говоря, даже хуже, чем в Риме.

Это поразительно. Всё больше походит на моралите. Айк — в роли простого человека, Джил — доброго ангела, Сэм — искусителя. Классическое распределение ролей: Джил иногда прямо–таки светилась добротой, а искуситель Сэм был на редкость сладкоречив.

Чем же Сэм его искушает, будто держит перед носом морковку? Мировым рекордом. Айк его установил, потом потерял, а теперь этот процесс может длиться вечно: завоевал рекорд, потом потерял, снова завоевал, и пока эта карусель вращается, от Сэма ему никуда не деться. Не знаю, в какой момент она это поняла. Просто я заметил: она стала иначе реагировать, когда Айк заговаривал о рекорде, — с религиозным, миссионерским видом, и глаза его выражали решимость крестоносца. Раньше, до того, как он побил мировой рекорд, она к этому относилась с такой же страстью, как Айк, но теперь она как бы замкнулась, отвечала всё впопад, но без энтузиазма крестоносца, и Айк это заметил. Он стал спрашивать: «Правда, Джил?», «Верно, Джил?» Она же отвечала: «Да, конечно, Айк», а иногда он просто бросал на неё взгляд, силясь угадать, что у неё на уме.

Как–то раз я сказал ей об этом, стараясь не дразнить её, — она ведь и так относится ко мне с подозрением. Это было на встрече в Уайт — Сити — кажется, на Британских играх, — мы сидели вместе в одном из первых рядов трибуны, ждали, конечно, забега на милю. Я сказал: «Ты, похоже, к рекорду относишься без прежнего энтузиазма». Она же сердито ответила: «Ничего подобного. Я всей душой желаю, чтобы он вернул себе рекорд». Я сказал: «Извини. Значит, мне показалось».

Она успокоилась, потом задумалась и примерно через минуту вдруг сказала: «Я просто не хочу, чтобы он из–за этого переживал». «Ну, это естественно», — ответил я. «Главное, он уже один раз побил рекорд. Уже был мировым рекордсменом. Я ему всё время об этом напоминаю». «А что говорит ему Сэм?»

Она посмотрела на меня так, словно внезапно вспомнила, кто я такой, и пожалела о своей откровенности. Потом сказала очень сдержанно: «Сэм настраивает его на рекорд».

В тот день я очень внимательно наблюдал на Айком. Я наблюдал за ним всегда, потому что удовольствие, эстетическое наслаждение, глядя на его сосредоточенные движения без усилий, тем более привлекательные, что знаешь, какой им вложен труд, сколько усилий потребовалось, чтобы его бег казался лишённым усилий, — работа, помноженная на талант.

Но сейчас, глядя на него более критически, я видел, что движения его не столь легки, скорее они механические, как у чудесного робота, — великолепия уже не было. Технически всё выглядело блестяще, как всегда: длина шага, поршневое движение рук, подвижность и стремительность торса — достаточно, чтобы выиграть забег, скажем, за 3.59,6. все движения были совершенны, но это были всего лишь движения.

Между тем рядом всегда находились добрый ангел и Мефистофель. Мефистофель вёл его от одной вершины к другой, от одной цели к другой, внушал ему уверенность в себе; несчастный добрый ангел тревожно трепетал где–то на втором плане. Но я по–прежнему делаю ставку на доброго ангела.

Не знаю, что со мной случилось. Может, я слишком вымотался в Лос — Анджелесе, но до конца сезона хороших результатов у меня не было. Кривая пошла вниз ещё до потери рекорда, а потом стало мешать ещё что–то, не исключено — я просто себя загнал.

Так или иначе, в том году я не приблизился к рекорду, лучшее время показал в Берлине — 3.56,8. И раз я был не в силах вернуть себе рекорд, победы в соревнованиях ничего для меня не значили. А пару раз я и не победил, например в Варшаве, в матче против поляков, и в Швеции, где, честно говоря, я не очень старался. Единственное хорошее, что принёс мне рекорд, — новая работа. Стен устроил меня прекрасно, ничего не скажу, но эта работа оказалась ещё лучше. Меня взяла крупная французская фирма, торговавшая обувью и спортивным инвентарём, платили мне сорок пять фунтов в неделю, дали «Рено», а всех дел — изредка ездить по оптовым торговцам да иногда выступать на пресс–конференциях. Действие контракта истекала только после Олимпиады в Токио. Они фотографировали меня где могли, но чтобы на фото красовалась марка фирмы — мне выдали большую белую кожаную сумку с названием фирмы.

Больше всего мне хотелось выйти на старт вместе с Купером. Ведь если я его обойду, я кое–что докажу, пусть и без рекорда; но случая не представилось. Он должен был приехать в августе в Уайт — Сити, участвовать в беге на милю, но что–то ему помешало. Потом говорили, что он приедет на соревнования в Скандинавию, но вместо этого он отправился в Австралию.

У меня была ещё одна попытка побить рекорд, в Уэлвин — Гарден-Сити, в «подготовленном» забеге, но перед последним кругом я был настолько впереди остальных, что утратил чувство времени и показал только 3.58,6.

Я читал о Купере всё, что попадалось: как он выглядит, откуда родом, как тренируется. В будущем году предстояла встреча с ним в Перте, на Играх Содружества, и мне казалось, что именно он будет моим главным соперником в Токио. Ведь в забегах на милю сюрпризы случаются редко. Новички в них не побеждают. За пару лет до Олимпиады обычно ясно, кто может претендовать на золото.

Я знал, что Драйверу могу показать дорогу домой заранее — после Лос — Анджелеса я обгоню его где угодно, да и Берка тоже, свой пик он прошёл. Появились новые хорошие бегуны среди янки, их было много всегда. Есть и европейцы, к примеру Гловацкий, который обошёл меня в Варшаве. Но по–настоящему меня волновал только Купер.

Несколько раз я видел его бег по телевизору. Высокий парень, примерно моего роста, только потяжелее — типичный студент, ему двадцать два года, носит очки в металлической оправе. Его тренера зовут Дон Макбейн, он приверженец интервальных тренировок. Сэм категорически против такого метода, говорит, что он убивает радость бега. Я всегда с ним соглашался, но теперь стал сомневаться: после Лос — Анджелеса я особой радости от бега не испытывал — так, иногда.