Брайан Глэнвилл - Олимпиец

Она мгновение смотрела на меня, будто не удовлетворилась ответом — слишком уж легковесно звучала моя уверенность, но в общем придраться ей было не к чему. Я не смог сдержать улыбку, добавил: «Я верю в Айка», а она, пристально глядя на меня, сказала: «Правда?» И я ответил: «Конечно. Все мы верим. Только каждый по–своему». Она всё глядела на меня, такая прелестная и серьёзная, и я внезапно представил её себе в белом наряде, как богомолку в храме поклонения его таланту.

«На этой неделе я задал Айку Лоу откровенный вопрос. Мы сидели за ленчем в вегетарианском ресторане в Сохо — Айк не прикасался к мясу последние четыре года: «Вы действительно считаете, что можете принести Британии мировой рекорд?»

Двадцатичетырёхлетний лондонец, ростом в шесть футов, сделал паузу, оторвавшись от русского салата, потом посмотрел мне прямо в глаза и ответил: «Джон, этот рекорд для меня всё в жизни. Если бы я не чувствовал, что способен побить его, я завтра же повесил бы шиповки на гвоздь». Меня охватила патриотическая гордость при мысли, что британский бегун полон решимости и воли бросить вызов своим американским и европейским соперникам.

В прошлом мае в Слоу Айк лишь 0,8 секунды не дотянул до рекорда американца Джима Драйвера, установленного в минувшем году в Лос — Анджелесе. Айк открыто признаёт, что то было соревнование с заданным темпом. «Ведь и Баннистер тоже шёл с заданным темпом, когда пытался разменять четыре минуты». Айк считает, что его постигла неудача потому, что он взял слишком быстрый темп на первом круге. Это, разумеется, лишь относительная неудача, потому что Айк показал время 3.55,7.

Серия клубных побед, международные соревнования и выезды по приглашению не приблизили его к мечте. На празднике нортумберлендских шахтёров он прибежал к финишу за 3.55,3. «Чуть–чуть не хватило на последнем круге, а то рекорд был бы мой». В Уайт — Сити, выступая против венгров, он сделал такой мощный рывок на последнем круге, что даже олимпийский финалист Будаи остался позади примерно на двадцать ярдов. Время Айка — 3.56,8.

Уже в этом году он победил Драйвера — в Чикаго, в закрытом помещении. В эту среду Айк и его хорошенькая жена, спринтер Джил, вылетают в Лос — Анджелес в составе небольшой британской команды для участия в крупной международной встрече.

«Там будет Драйвер, — сказал Айк. — Там же он установил рекорд, и бежать против него будет нелегко. Возможно, приедет и Бэрк».

Если Айк победит в такой сильной компании, это как–то скрасит его прискорбную неудачу в Риме. Но он жаждет не просто победы — он хочет установить рекорд.

«В Лос — Анджелесе, — сказал он мне, — условия хороши, и соперники тоже. — В его глазах появилась решимость. — Если удача отвернётся от меня и в этот раз, то не потому, что я не старался».

В самолёте Джил сидела справа от меня, а Сэм — слева. По другую сторону прохода — Стен Линг с женой, а позади них — Рон Вейн, который вёл себя так, будто Сэма вовсе не было.

Предстоящий забег не шёл у меня из головы, ведь я поставил две цели: победить и побить рекорд; если забуду об осторожности, можно упустить и то и другое. Почти во всех соревнованиях сезона передо мной стояла одна из двух целей. В забегах с рассчитанным темпом — идти только на рекорд, а в международных встречах — сделать всё, чтобы победить; если же соперники побегут здорово, может, конкуренция и выведет меня на рекорд.

Мне хотелось поговорить об этом, разложить по полочкам, но я не знал, в чью сторону повернутся: заговоришь с Сэмом — обидится Джил и наоборот. Общего разговора быть не может. Всё это было поистине ужасно, и я просто не мог понять — моя жена и мой лучший друг, самые дорогие для меня люди в мире, без которых я себя не мыслю, дуются друг на друга из–за ерунды.

Они не спорили, ничего такого не было; уж лучше бы поспорили — всё бы наружу вылилось. И не грубили друг другу. Изредка Сэм обращался к Джил, она всегда отвечала или же он говорил мне при ней: «У твоей жены красивое платье». Открытого конфликта не было, но в атмосфере словно веяло холодом, и мне это не нравилось.

Я пытался наладить их отношения бог знает сколько раз. Однажды Сэм пришёл к нам на обед и весь вечер разговаривал, но Джил и слова не вставила. Он то и дело поглядывал на меня, будто ожидая, что она что–то возразит, но она молчала и даже после его ухода ничего не сказала; распрощался он, кстати, вполне по–дружески, поцеловал её и поблагодарил за вкусный стол. Когда мы потом мыли посуду, я спросил: «Что всё–таки случилось?» Она ответила: «Ничего», но было ясно — что–то не так. Я спросил: «Тебе Сэм разонравился?» Она ответила: «Это я разонравилась ему». Она говорила это и раньше, а я её заверял, что она ошибается, что он часто спрашивает, почему она не приходит на тренировки. А она отвечала: «Это чтобы ты был доволен. Уже больше месяца он со мной почти не разговаривает». Я сказал: «Это ничего не значит, просто он такой».

Она продолжала: «Ты же знаешь, я не хочу ничего менять. Он чудесный тренер, он тебе нужен». И вдруг начала плакать, беззвучно, только слёзы текли по щекам. «Джил, что с тобой?» — спросил я. Но она покачала головой, а когда я хотел её обнять, отодвинулась. «Слушай, он мне нужен только как тренер. Что же тут плохого?» Меня будто тянули в разные стороны, а самому хотелось и туда и сюда, я даже разозлился — до того всё это было несправедливо.

Я начал кричать на неё: неужели нельзя жить спокойно, неужели надо что–то выдумывать? Я понимал, что несправедлив к ней, но это меня злило ещё больше. Она ничего не отвечала, перестала плакать и продолжала мыть посуду, вытирать тарелки, методично расставлять их по местам. А когда закончила, вытерла руки, сняла передник и вышла из кухни.

Поднялась наверх, в спальню, и заперла дверь. Я чувствовал себя ужасно, мы никогда раньше не ссорились, хотелось уйти из дома и больше не возвращаться. Уже было схватился за телефон, спросить у Сэма: «Ты что, нарочно расстраиваешь Джил?» Схватил с полки тарелку, хотел было шваркнуть её об стену, но сдержался. Пошёл наверх, но дверь в спальню всё ещё была заперта. Постучал. Она не ответила. Я прислушался — не слышно ли плача, позвал: «Джил! Прости». Потом услышал, как она встала с постели, открыла дверь, посмотрела на меня и сказала: «Ты прости».

Я поцеловал её. Кажется, никогда ещё я так её не любил.

После этого случая мы почти не говорили о Сэме. Будто заключили соглашение, что он — неизбежная часть моей работы. Мне всё это не нравилось, очень не нравилось, мою жизнь будто разрезали надвое, но выхода я не видел.

Я слегка повздорил с Сэмом из–за того, что хотел по средам тренироваться с Джил в «Кристал–паласе». Он сказал: «Это нарушит ритм программы, которую я для тебя наметил». Я ответил: «Слушай, но я каждый раз пробегаю там по пять миль». Он заметил: «Это не одно и то же. Во–первых, там ты бежишь по дорожке, а не по пересечённой местности; во–вторых, там ты не под моим наблюдением». Я возразил: «Сэм, это мой долг перед Джил — тренироваться с ней хотя бы раз в неделю». Он сказал: «Пусть тренируется здесь, я буду только рад». Что я должен был ему ответить? Что ей здесь тренироваться не хочется? «Да, конечно, но тут ей тяжело, там нагрузки другие».