Анн Ма - Француженки едят с удовольствием. Уроки любви и кулинарии от современной Джулии Чайлд

В 1784 году ее дети уже подросли, а отец недавно скончался. Тогда Эбигейл, преодолев страх перед океаном, присоединяется к мужу в Европе, где он служил послом. После тринадцати лет «вдовства» – так Эбигейл называла длительные отсутствия Джона – пара наконец-то воссоединилась. Супруги вместе переехали из Парижа в Лондон, а затем в Гаагу, по мере того как Джон выполнял дипломатические поручения. Они вернулись в Соединенные Штаты в 1788 году, обосновались на новой ферме Писфилд в Куинси, штат Массачусетс. Эбигейл надеялась на то, что этот переезд будет последним. Ее надежды не сбылись. Лишь через двенадцать лет они окончательно вернутся домой – и случится это лишь после того, как Джон отсидит два срока в кресле вице-президента Соединенных Штатов и один срок – в президентском кресле.

Эбигейл пожертвовала десятилетиями семейной жизни. Она считала такое самопожертвование своим патриотическим долгом, ее личным приношением стране, которую она любила, – но эти годы она отдала неохотно. В письмах к Джону ее обида на его честолюбие проступает, как свежее клеймо. «Разве ты никогда не вздыхаешь о таком Уединении – публичном покое и домашнем счастье?» – писала она ему в 1781-м. «Голос Славы подобен флюгеру, он ненадежен, как Вода, и ускользает, как Тень». Домашнего счастья Эбигейл дождалась только в 1802 году, когда ей было пятьдесят восемь лет, и длилось оно лишь шестнадцать лет – в 1818 она умерла. Карьера Джона, оказавшаяся гораздо более выдающейся, чем можно было предположить, когда они поженились, оставила для Эбигейл неординарную, разъезжую, часто одинокую судьбу, омраченную отсутствием мужа и освещенную ее собственной силой и искренностью, обогащенную экономической и интеллектуальной независимостью, о которой не могли и мечтать многие женщины тех времен. Но даже зная об этом, можно с уверенностью предположить, что она обменяла бы все это на несколько акров земли в сельской местности и горшок фасоли Янки [351], если бы это означало, что она будет проводить больше времени с мужем. Хорошо это или плохо, но выбор был не за ней.

29 апреля я улетела в Вашингтон, чтобы провести презентацию моей книги, опубликованной несколько месяцев назад, в книжном магазине. После презентации мы с друзьями поужинали лапшой дан-дан и жаренной в остром масле рыбой в сычуаньском ресторане на Кей-Стрит и отправились к ним домой, где я пролежала всю ночь на раскладном диванчике, не сомкнув глаз.

Рано утром я вызвала такси и поехала в аэропорт, наблюдая из окна за тем, как рассвет постепенно сменяется днем. Зарегистрировавшись на рейс, я встала в очередь на досмотр, в нетерпении притопывая левой ногой, пытаясь рассмотреть, почему же очередь двигается так медленно ?! Что, мужчина в пиджаке не может быстрее развязывать шнурки? Зачем эта студентка достала ноутбук из сумки, перед тем как положить его на ленту металлоискателя? И как , боже мой, как могла та женщина забыть вынуть все из карманов, перед тем как пройти через рамку?

Когда досмотр был пройден, я оделась, всунула ноги в туфли и сложила вещи, а затем отправилась к выходу на посадку. Я начала отсчет номеров, остановившись, чтобы свериться с посадочным талоном, зажатым в руке: 27, 28… 29. Я свернула в зал ожидания, который в семь утра был уже заполнен пассажирами, путешествующими по работе. Их лица озарял холодный свет экранов мобильных телефонов. Он здесь? Я быстро оглядела толпу. Нет, нет, нет. Я отступила. Его маршрут был сложным: Багдад – Амман – Франкфурт – Вашингтон, многое могло пойти не так, как планировалось. Он мог не успеть на один из рейсов и, соответственно, на все последующие.

И вот тогда, в самом углу, я увидела его.

Он сидел ко мне спиной, но я узнала его по форме головы и каштаново-медовому цвету волос. Я подбежала к нему, моя сумка шлепнулась у его ног, а он вскочил, увидев меня, и мы бросились обниматься, даже не сказав «привет». Я зарылась лицом в его рубашку, она слегка пахла мылом даже после стольких часов перелета, а потом мы поцеловались – его небритые щеки знакомо царапали мою кожу, и в его объятиях я поняла, что мои ноги подкашиваются от облегчения, любви и благодарности. Мы были снова вместе, и флуоресцентные лампы освещали все неземным светом, каркающие объявления о посадке казались ангельской музыкой, а запах второсортного кофе – лучшим из ароматов. Его командировка в Ирак подошла к концу.

Через несколько минут мы вылетели в Нью-Йорк, взяли машину в прокат и поехали в долину реки Гудзон. Там, в стрекочущих весенних лугах, мы отпраздновали свадьбу двух наших близких друзей в компании других друзей и пролили немало слез, вызванных как избытком чувств, так и обилием пыльцы. Мы пили игристое вино и ели морковный свадебный пирог, Кельвин знакомился с новыми родственниками невесты, а я отплясывала вместе с невестой, и… можно сказать, жизнь вернулась в свое обычное русло. Но это было не совсем так. После года разлуки единение уже никогда не покажется обыденным.

Вернувшись в Париж, мы вновь обосновались в нашей квартире, вместе enfin [352]. Кельвин вернулся в посольство, а я – в Американскую библиотеку и к своему роману. Я купила огромную плетеную корзину для покупок, которую могла загружать овощами с открытого рынка, раскинутого на соседней улице. Мы смотрели фильмы Эрнста Любича в артхаусном кинотеатре субботними вечерами и ели роскошную пиццу с артишоками по четвергам (ну ладно, артишоки ела я, Кельвин довольствовался ветчиной с грибами). Мы делили пополам клубничные кексы financier после ужина. Мы составили список мест, которые нужно посетить за то время, пока мы находимся в Европе, и в связи с этим поговорили о жизни-после-Парижа, отчего оба немного загрустили.

«Будет так трудно уезжать», – сказала я однажды вечером, наблюдая за тем, как золотистый, почти уже осенний свет озаряет мраморную каминную полку.

«Я знаю», – согласился Кельвин. Я подумала, что он сменит тему или скажет, чтобы я не думала об этом, но он продолжил: «Мы еще вернемся».

«Когда ты выйдешь на пенсию?»

«Может, раньше?»

«Ну… – Я глубоко вдохнула и изложила идею, которую вынашивала уже несколько недель. – Мы давно откладываем деньги. Может быть, мы могли бы купить здесь квартиру. Совсем небольшую, в которой мы могли бы останавливаться, когда приезжаем в отпуск. Pied-a-terre?» [353]

«Нога на земле». – Кельвин улыбнулся.

«А?»

«Буквальный перевод. Pied-a-terre. Нога на земле».

Я тоже расплылась в улыбке. Нога на земле, постоянный дом, в Париже – это превосходило все мои ожидания.