Уильям Ирвин - Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

Возвращаясь к различиям между полами, я поддамся искушению выдвинуть рискованную гипотезу о том, что так логика нулевого института должна применяться не только к единению общества, но и к антагонистскому расколу. Что, если различия между полами – это что-то вроде нулевого института социального разделения человечества; усвоенное минимальное нулевое различие; раскол, предшествующий указанию на какое-то определенное социальное различие и указывающий на это различие как таковое? Борьба за гегемонию тогда вновь оказывается борьбой за то, как это нулевое различие будет определено другими социальными различиями. Опираясь именно на этот контекст, следует рассматривать важную, но редко обнаруживаемую деталь лакановской схемы обозначающего. Лакан заменяет стандартную схему Ф. де Соссюра (над чертой слово «дерево», а под ней – изображение дерева) на следующую: над чертой, рядом друг с другом, – слова «мужчина» и женщина», а под ней – две одинаковые двери.

Чтобы подчеркнуть дифференциальную природу обозначающего, Лакан сперва заменяет одиночную схему де Соссюра парой обозначающих, с разделением на мужчину и женщину, с указанием на различие полов. Но действительно неожиданным является то, что на уровне образов, визуально, между изображениями нет никакой разницы в отличие от того, что мы обычно видим на дверях общественных туалетов. Две одинаковые двери. Возможно ли более четко отобразить, что половые различия являются не синонимом биологического противостояния, а чисто символическим противопоставлением, которому ничего не соответствует в изображениях? Ничего, разумеется, кроме Реального неопределенного X, который никогда не ухватить образом обозначаемого.

Вернемся к двум рисунками Леви-Стросса. Мы можем проследить, в каком конкретном смысле Реальное вторгается посредством искажения образа. У нас есть «актуальное», «объективное» расположение домов, и два символических, искажающих «объективное». Но «реален» здесь не актуальный план, а травмирующий первоисточник социального антагонизма, который искажает видение членами племени настоящего антагонизма. Получается, Реальное и есть то самое неизвестное X, из-за которого наше видение реальности искажено. По совпадению, эта трехуровневая схема аналогична трехуровневой схеме толкования сновидений Фрейда. Ядро сновидения – это не скрытая мысль, которая транслируется через образы сна; есть еще один уровень. Ядро сновидения – это бессознательное желание, которое отражается в скрытой мысли, которая искаженно проявляется через образы.

То же происходит и в современном искусстве. Реальное не возвращается в виде шокирующего вторжения фекальных объектов, изуродованных трупов и т. д. Эти объекты выглядят не к месту – но для того, чтобы они были не к месту, сначала нужно, чтобы уже было (пустое) место: оно, начиная с Малевича, предоставляется минималистами. Здесь соучастниками становятся два полярных символа высокого модернизма: «Черный квадрат на белом фоне» Казимира Малевича и выставка ready-made предметов, организованная Марселем Дюшаном.

Малевич возвышал повседневные предметы до уровня искусства, но он считал, что это не изначальное свойство объекта – становиться искусством, а прерогатива художника. Именно художник, опережая всех остальных, овладевает объектом и, выставляя его в определенном месте, превращает его в экспонат. Произведениями искусства становятся не из-за чего-то, а где-то. И минималистский подход Малевича именно в этом: он отгораживает пустое место рамой и магически превращает то, что внутри рамы, в произведение искусства.

Без Малевича нет Дюшана. Только после того, как кто-то отважился заключить в рамку пустое место, можно позволить себе выставку ready-made . До Малевича писсуар бы остался просто писсуаром, даже если бы его выставили в самой изысканной галерее.

Возникновение экскрементальных объектов «не к месту» напрямую связано с появлением в искусстве пустого места. Соответственно, Реальное в современном искусстве имеет три измерения, которые каким-то образом воспроизводят внутри Реального триаду «Воображаемое – Символическое – Реальное». Реальное здесь в первую очередь пятно, искажающее прямое изображение реальности, субъективирующее объективную реальность. Тогда Реальное здесь служит пустым местом, конструкцией, которой нет, опыт как таковой, который может быть оценен лишь постфактум и должен заранее планироваться как символическая конструкция.

В конце концов, Реальное – это неприличный экскрементальный объект не к месту, Реальное «само по себе». Если изолировать это последнее понятие Реального, то оно представляет собой лишь зачаровывающий фетиш, который маскирует Реальное как структуру. Точно так же, как в нацистском антисемитизме еврей, подобно фекальному объекту, представляет собой Реальное, маскирующее невыносимую структуру реальности социального антагонизма.

Эти три измерения Реального вытекают из трех способов дистанцирования от «обычной» реальности. Одно пропускает реальность через искажение, второе вводит объект, которому нет места в этой реальности, третье вычеркивает все содержание реальности. В результате остается лишь пустое место, которое занимали эти объекты.

Просчет «Матрицы» сильнее всего проявляется в позиционировании Нео как «Избранного». Избранный – это кто? В системе социальных взаимоотношений действительно существует такая позиция. Во-первых, избранный Главный Обозначающий, символическая власть. Люди, пережившие концлагеря, повидавшие самые ужасающие проявления социальной жизни, почти всегда упоминают Избранного, который не сломался. Который в невыносимых условиях, заставивших всех остальных бороться за собственное выживание, проявлял «иррациональную» щедрость и сохранил достоинство. По терминологии Лакана, мы имеем дело с функцией Y’a de L’Un (Единственный, Избранный, букв. Только-Одним-осуществленный – фр.). Даже в таких условиях нашелся человек, поддерживающий необходимый минимум солидарности, обязательный для полноценного социального взаимодействия, в отличие от вынужденного сотрудничества в рамках стратегии выживания.

Здесь особенно важны два момента. Во-первых, такой человек всегда был в единственном числе, и никогда не как группа – будто иррациональное чувство солидарности может возникнуть лишь вокруг Одного человека. Во-вторых, этого Единственного ценили в основном не за поступки, а за само присутствие – возможно, это напоминало остальным, что даже если они сейчас просто цепляются за выживание, среди них есть человек, сохранивший достоинство. Этот человек сохраняет достоинство для меня , точнее, через него я сохраняю свое достоинство. Он служит для меня проводником в человечность, даже если сейчас мой мозг работает только в пределах базовых функций.