Уильям Ирвин - Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

Этот раскол идеально виден на феномене киберпространства. Предполагалось, что оно объединит весь мир в одну большую деревню, а на деле мы просто с разных сторон засыпаны противоречивой нелогичной информацией. Вместо большой деревни мы получили множество «маленьких других» племенных идентичностей на выбор. Чтобы избежать недоразумений, оговоримся: Лакан не пытается низвести науку до одного из ее произвольных нарративов на равных основаниях с политкорректными мифами. Наука прикасается к Реальному; научные знания – знания в реальности. Тупик здесь лишь в том, что научное знание не может выступать в роли символического «другого Большого». Разрыв между современной наукой и здравомыслящей философской онтологией Аристотеля здесь непреодолим. Этот разрыв начался еще с Галилея и был доведен до предела в квантовой физике, где мы имеем дело с базовыми законами, которые действуют, и которые при этом невозможно перенести в наш опыт представлений о реальности.

Теория общества риска и его глобальной рефлексивизации верна в своем упоре на то, что мы движемся в обратном направлении от классической универсалистской теории Просвещения, которая предполагала, что в долгосрочной перспективе фундаментальные вопросы могут быть разрешены отсылками к экспертному «объективному знанию». Сталкиваясь с противоположными точками зрения на экологические последствия, скажем, культивирования генно-модифицированных овощей, мы не найдем окончательного экспертного консенсуса. И проблема не только в том, что важные проблемы замалчиваются, потому что наука финансово зависима от огромных корпораций и госсектора: она и сама по себе не может дать ответ на все вопросы.

Десятилетиями ученые предсказывали гибель лесов Земли, но недавно мы узнали, что проблема в слишком быстром их росте. Недостаток теории общества риска в том, что она делает акцент на этих иррациональных затруднениях, в которых оказываемся мы, обычные люди. Нас раз за разом вынуждают принимать решения, хотя мы прекрасно знаем, что мы не в состоянии ничего решить, что наше решение будет рандомным. Ульрих Бек и его последователи предлагали проводить демократическое обсуждения и достигать консенсуса. Однако это не разрешает парализующую дилемму: почему демократическое обсуждение должно приводить к лучшим результатам, если большинство людей невежественны?

В таком случае политическую фрустрацию большинства можно понять. Их призывают к выбору, в то же время подспудно давая понять, что они не в состоянии по-настоящему что-то решить, объективно взвесить все «за» и «против». Выходом из тупика становится отчаянное обращение к теориям заговора, попытка хоть за что-то когнитивно зацепиться.

Джоди Дин [94] К которой я здесь обращаюсь довольно часто. См.: Aliens in America: Conspiracy Cultures from Outerspace to Cyberspace (Ithaca: Cornell University Press, 1998). обращала внимание на любопытный феномен, отчетливо видимый в «диалоге немых» между официальной («серьезной», академически институализированной) наукой и широким полем так называемых псевдонаук, от уфологии до расшифровки секретов египетских пирамид. Просто удивительно, что «официальные» ученые пренебрежительно относятся к своим оппонентам, в то время как псевдоученые оперируют некоторыми аргументами и фактами, отметая традиционные предрассудки. Разгадка, разумеется, в том, что признанные ученые опираются в своих заявлениях на большого Другого, на науку как институт. Но проблема как раз в том, что большой Другой от науки – это лишь символическая общепринятая фикция. Получается, при столкновении с теориями заговора нам нужно действовать так же, как при правильном прочтении «Поворота винта» Генри Джеймса. Нам одновременно не нужно принимать существование призраков за рядовой реальный эпизод, но и не нужно по-фрейдистски низводить их до «проекции» истерических сексуальных фрустраций героини.

Конечно, нельзя воспринимать теории заговора как «факт», но и не стоит сбрасывать их со счетов как современную массовую истерию. Этот тезис тоже основан на идее «другого Большого», на модели «нормального» восприятия общей социальной реальности, и, соответственно, не учитывает, насколько именно это представление о реальности в наши дни хромает. Проблема не в том, что уфологи и сторонники теорий заговоров скатываются в паранойю и не способны более воспринимать (социальную) реальность, а в том, что сама эта реальность становится параноидальной.

Существование вновь и вновь сталкивает нас с ситуациями, в которых нам приходится обращать внимание на то, что наши чувство реальности и нормальное отношение к ней основываются на символической фикции. Что «большой Другой», определяющий критерии нормальности и общепринятой истины, не подкреплен фактами, как это пытается доказать научное «знание в реальности».

Давайте рассмотрим традиционное общество, в котором тогдашняя наука еще не возвысилась до статуса «профессионального дискурса». Человек, ратующий за научные убеждения, в том обществе признается «сумасшедшим». Главная идея в том, что недостаточно сказать, что он на самом деле не безумен, что дело в узколобости и невежестве окружающего его общества. В каком-то смысле навешенный ярлык сумасшедшего, исключение из социального большого Другого, равноценно сумасшествию. «Безумие» – понятие, основанное не на прямых «фактах» (в том смысле, что сумасшедший не способен воспринимать вещи такими, какие они на самом деле есть, так как он грезит в галлюцинациях), а на том, как этот человек взаимодействует с большим Другим.

Лакан обычно отмечает противоположный аспект этого парадокса: «Безумцем должен быть признан не только нищий, возомнивший себя королем, но и король, возомнивший себя королем». Другими словами, сумасшествие знаменуется стертой границей между Символическим и Реальным и непосредственное отождествление с Символическим. Рассмотрим другой его пример: патологически ревнивый муж, одержимый идеей того, что жена ему изменяет, не становится менее патологически одержимым, даже если она действительно ему изменяет.

Мораль всех этих парадоксов очевидна. Патологическая ревность не зависит от того, истинны факты или нет, а от того, как эти факты интегрированы в либидинальную экономику субъекта. Но нужно также отметить, что эти парадоксы работают и в обратную сторону. Общество (его социально-символическая сторона, большой Другой) считается «разумным» и «нормальным», даже если фактически это не так. Возможно, именно поэтому Лакан называл себя «психотиком». Он действительно был психотиком до той степени, в которой невозможно было интегрировать его позицию в поле действия большого Другого.