Александр Филатов - Маршрут в прошлое - 2. (Будни НИИ Хронотроники.)

Коваленко взглянул на часы: если ему не изменяла память, то скоро, через каких-то два-три часа отвалит от причала девятипалубный теплоход, принадлежащий компании „Силия-Лайн“, обеспечивающей регулярное морское сообщение Хельсинки со столицей Швеции Стокгольмом. А там – каких-то десять часов спокойного морского пути, и он – в столице „нейтральной“ Швеции. Эта „нейтральность“ никогда не мешала Шведскому королевству ни помогать немцам во время Второй мировой войны, ни содействовать американцам и НАТО во времена нынешние. Коваленко уже давно, с самого начала, решил, что будет сдаваться либо в Швеции, либо в Великобритании. Только – не в ФРГ: ведь он официально работал против неё на советскую разведку. Это гарантировало ему тюрьму. А зачем же ему в тюрьму?! Ему нужны свобода , деньги, женщины, возможность заняться „предпринимательством“, то есть, покупать (дёшево) и продавать (возможно дороже) – это у него было в крови, с детства. В детстве все дети играют и в „дочки – матери“, и в „магазин“, но Миша с детства играл, получая от этого реальные деньги – пусть поначалу копейки. Став пионерским активистом и отличником по немецкому языку, умудрялся помогать отстающим в этой дисциплине также за мзду. И, вот ведь, удивительно, ему это всегда сходило с рук, не находило отражения в характеристиках! Возможно, потому, что Миша умел всегда правильно говорить? Говорить, издеваясь внутренне над им же самим сказанным…

В Великобритании Коваленке мог помочь Олег. Олег Гордиевский, с которым они были знакомы и мгновенно, как рыбаки, увидевшись, поняли друг друга. В Швеции Коваленке рассчитывать было не на кого, но этого и не требовалось: пройти в Швеции в американское посольство не представляло никаких затруднений.

________________

В посольстве США для Ковеленки всё произошло так, как он и представлял в своих мечтаниях, так, как он мысленно сотни раз мысленно проигрывал: короткий звонок из телефона-автомата; разговор вначале на ломаном английском, потом на превосходном немецком (с его стороны, но не со стороны американцев); поселение на конспиративной квартире, из которой ему запрещалось выходить (это понятно – проверка!); многочисленные „беседы“ под магнитофон и без… И вдруг, через какую-то неделю пребывания в Швеции, звонок в дверь, видение падающих без сознания охранников, появление какой-то мути в собственном сознании и… непреодолимый сон; смутное, сквозь сон, ощущение каких-то многократных перемещений; и вот он, наконец, приходит в себя; приходит и понимает, что находится в подвальном помещении, за стенами которого глуховато, но явственно слышится русская, только – русская речь. Похоже, очень похоже на то, что он угодил в посольство СССР…

Так проходит ещё какое-то время (он давно потерял счёт часам и дням – с момента своего странного погружения в сон на той конспиративной квартире ЦРУ в Стокгольме). И вот, однажды, тяжёлая дверь со скрипом открывается и в камеру входит… генерал-полковник Шебуршин. Входит сам председатель КГБ СССР и говорит:

– Ну, „господин Кох“! Нет ли у вас желания со мною поговорить?!… Предатель…

Выходит, его вернули назад, в СССР. Это был конец…

________________

– Плохо всё же, что у вас до сих пор так и нет заместителя, – сказал Фёдорову Шебуршин, когда они в субботу тринадцатого августа после плотного обеда дома у Алексея расположились в его кабинете на втором этаже НИИ, – Неужели невозможно никого найти? – продолжил он.

– Честно говоря, мне было не до этого… Сами знаете, какие у нас нагрузки… И, потом, ведь дело это – серьёзнейшее! Взять хоть эту историю с Коваленкой… Ведь его кандидатуру готовили для нас профессионалы…

– Нет! Тут у нас – с профессионализмом в отборе – был серьёзнейший прокол! Так не годится!

Присутствовавшие на совещании директор НИИ и его заместительница по правовой части и режиму промолчали. Председатель КГБ тоже замолчал, задумавшись,– видимо, о чём-то неприятном. Паузу нарушила Виктория, которая вполне здесь освоилась за эти две недели своей работы в НИИ и за уже три своих визита в прошлое и будущее. Освоилась настолько, что в гораздо б о льшей степени чувствовала свою ответственность в работе, чем робость перед высоким, прибывшим сегодня из Москвы начальством:

– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу генерал-полковнику.

– Разрешаю! – ответил Фёдоров, успев отметить едва заметно промелькнувшую по лицу Шебуршина добрую усмешку, вызванную всей этой официальностью: они были с Фёдоровым знакомы слишком давно и слишком хорошо, пережили вместе слишком многое, чтобы придерживаться протокола. Тем не менее, он находил вполне уместной и правильной официальность, проявленную начинающей сотрудницей Главного Управления темпоральной безопасности.

– Товарищ генерал-полковник, чем закончилась проверка Коваленко?

– Узнав о предстоящей психологической проверке, он через Финляндию сбежал в Стокгольм и там попросил политического убежища в посольстве США. Сразу же начал рассказывать американцам наши секреты… Этот вопрос вызван вашей работой?

Виктория ещё ничего не успела сказать, как за неё ответил Фёдоров:

– Должен вам сообщить, Леонид Иваныч, что именно Виктория Петровна заподозрила Коваленку. В первый же день я отправил её – временно , на Бета-установке – в будущее. И она проследила там за деятельностью Коваленки у нас. Именно это и побудило меня в тот день сразу же позвонить вам…

– И вы это скрыли?! – не без возмущения спросил Шебуршин с выражением неудовольствия на лице.

– Не скрыл, а не счёл возможным сообщать вам о сомнениях, возникших у молодой („без году неделя“) сотрудницы, ещё даже не приступившей официально к работе. К тому же, и фамилию „Коваленко“ я впервые услышал после этой „экскурсии“ Виктории…

– Да, да… Это, скорее, всё же наша недоработка… Вот ведь, гад – столько наших секретов выдал, пока мы его там нашли, пока выследили охрану той конспиративной квартиры в Стокгольме… Эх, если б всё это переиграть…

В кабинете повисло тягостное молчание. Шебуршин задумался об ущербе, причинённом предателем. Виктория думала о том, на каком же, всё-таки, тонком волоске всё висит и как всё зависело от её случайных наблюдений, от того, что именно она не посоветовала Алексею говорить с Шебуршиным прямо о причинах его давешнего воскресного звонка. Ну, а сам Фёдоров задумался над последней, мельком брошенной Шебуршиным фразой: „Почему бы и в самом деле – не переиграть!“ И он стал мысленно проигрывать варианты… Молчание затягивалось, и прервал его Фёдоров:

– Можем переиграть, Леонид Иваныч! Мы можем переиграть… А ущерб от болтовни этого перебежчика вправду серьёзный?