Александр Шаргородский - Ямщик, не гони лошадей

ПИТЕР.Горы примут вас без экзамена…

ДЖИНН.Они добрые, ваши горы.

ПИТЕР.Да, я их люблю… Мы будем гулять по альпийским долинам, есть свежий сыр за дубовым столом деревенской харчевни, пить «Сан-Сафрэн», и я вам буду играть на рожке и петь наши песни.

ДЖИНН.Спойте, а?

ПИТЕР.Прямо сейчас?

ДЖИНН.Ну, конечно!

И ПИТЕРзапел. И она захохотала. И влюбленно смотрела на него.

ПИТЕР.Вам нравится?

ДЖИНН.Очень.

ПИТЕР.А вы? Что споете вы?

ДЖИНН.Я? Я вам спою про ямщика (и она затянула) «Ямщик, не гони лошадей…»

И тут же ПИТЕРподхватил и, не отрывая глаз друг от друга, они исполнили весь романс.

ДЖИНН.Я согласна! Я поеду с вами в Альпы, Петя! Махнем с тобой в Альпы. В самые высокие горы… И выше! Всюду, куда ты захочешь! Ты хочешь?

ПИТЕР.Да.

ДЖИНН.Тогда поехали.

Она обвила его шею руками и нежно поцеловала.

РОЛАНподнялся.

РОЛАН.Вам некуда ехать. И некуда больше спешить. Вы уже в горах, в Альпах. На самой вершине.

Как бы придя в себя, они отпрянули друг от друга и уставились на РОЛАНА.

ДЖИНН.Ну, вот и все. Вот мы и вернулись в восемьдесят пятый.

РОЛАН.Можешь оставаться в сорок седьмом!

Он резко пошел к двери, и в шале повисла тишина. ПИТЕРповернулся.

ПИТЕР.Вася!

РОЛАН.Меня нету, папа! Сорок седьмой год! Я появлюсь только через восемь лет.

ПИТЕР.Постой. Взгляни на меня — на кого ты сердишься? На старое чучело, которое попало в то мгновенье, какое хочется остановить? И ДЖИНН остановила его. Через сорок лет… Ты видел чудо, Вася — и ты уходишь!.. Скажи, ДЖИНН, откуда ты знала эти простые слова, которые она тогда говорила?

ДЖИНН.Не знаю… Они были… И ушли. Все, я их уже не помню.

ПИТЕР.Откуда ты знала про этот театр, про «Трёх сестёр»? Про Екатерину и белую ночь?

ДЖИНН.Не спрашивай. Я не могу объяснить.

ПИТЕР.Ты видишь, Вася, это чудо! Почему ты хотел бежать от чуда? Оно так редко в наши дни. А, почему?

РОЛАН.Я никуда не бежал… Я хочу есть… Я хотел принести что-нибудь поесть.

ПИТЕР.Дай ему горбушку, ДЖИНН.Возьми, погрызи. Но скажи, отчего это чудо возбудило в тебе аппетит?

РОЛАН.Он у меня был до чуда. И я не грызу горбушек. ( ДЖИНН). Может, мы остановим ненадолго чудеса, и ты накроешь на стол?

ПИТЕР.Чудовище! Я раб желудка больше, чем ты, даже русские обалдевали, видя меня за столом. Я сжирал блюда студня, коровьи ноги, целого молочного поросенка. А иногда и его мать! Я наполовину состою из свинины! Но есть сейчас, после того, как ты видел свою маму, молодую, прекрасную, маму до твоего рождения?! Бандитизм! Тебе она понравилась?

РОЛАН.Безумно.

ПИТЕР.И ты влюбился в нее?

РОЛАН.Без памяти.

ПИТЕР.Молодчина! ДЖИНН, расскажи нам, как тебе это удалось? Как ты сумела? Эй, ДЖИНН, объясни, а? Раскрой секрет, ДЖИНН!Эй, ты не слышишь? ДЖИ-ИНН, где ты?

ДЖИНН.Я не слышу. Я далеко, там, где белая ночь и меня арестовали. Я сейчас в Крестах, меня окружают красные кирпичные стены, и я не могу ни с кем говорить. Через камерное решетчатое окно я вижу Неву и лед, который плывет и плывет, и нету ему конца. Я пишу тебе письмо, одно в месяц, которое читают много людей, злых и самодовольных, много людей, но не ты… Они читают о любви, и их толстые животы трясутся от хохота…

ПИТЕР.Д-да, ни одного письма не дошло до меня. И ни одного до нее… Мы никогда потом не говорили о тех годах. Она не хотела… «Ты свободный человек, — говорила она, — поговорим о снежных вершинах, поговорим об Альпах или Казбеке»… И начинала читать…

ДЖИНН. …«Кавказ подо мною, один в вышине…»

ПИТЕРзастыл, совершенно пораженный.

ПИТЕР.Это уже чересчур. Ты волшебница. Она читала именно эти стихи! Вася, она волшебница!

ДЖИНН. (продолжая) …«стою над снегами у края стремнины, Орел с отдаленной поднявшись вершины, Парит в отдаленьи со мной наравне».

ПИТЕР.Мне страшно. В доме творятся необъяснимые вещи. Я покидаю этот дом. Я отказываюсь верить. Откуда, ДЖИНН?!

ДЖИНН.Ты не веришь в чудеса, Петя? Хочешь, я расскажу про то время, про те долгие пять лет, про ту проклятую пятилетку?

ПИТЕР.Сначала я выпью.

Залпом выпивает рюмку водки.

ДЖИНН.Сначала за окном была Нева и лед, и какие-то баржи и дымные катера… Потом, однажды, там появились горы. Вначале невысокие, с зелеными лугами, с барашками, с коровами. Коровы крутили мордами, и на них звенели колокольчики. Потом горы стали повыше, появился снег, заснеженные заоблачные вершины, и она поняла, что это Альпы. В них звучал горн и прогуливался молодой шалопай в белом костюме и в мокасинах, прямо по глубокому снегу. И она поднялась высоко в горы и гуляла вместе с ним, в своих лодочках и белом платье и рассказывала все-все, что с ней приключилось, и играла с ним в снежки, и строила снежную бабу и орлы, паря над ними, завидовали им. Она гуляла с ним в горах каждый день, и веселая улыбка не сходила с ее лица. И красномордые надзиратели не знали, почему. Никто не знал, что она высоко в горах. Они запретили любовь, эти красномордые — и поэтому она хохотала тоже. Звонко, на всю камеру. Ее смех мешал допрашивать людей, он мешал их пытать, он витал над Крестами, и людям, слышавшим его, становилось легче. Она была на вершине, и поэтому воздух в ее камере был волен, и ей дышалось легко…

ДЖИННзамолчала и долго смотрела на ПИТЕРА.

ПИТЕР.А дальше? Что было дальше?

ДЖИНН.Не знаю… дальше не знаю. Расскажи мне, Петя, что было дальше.

ПИТЕР.Когда?

ДЖИНН.Когда ты встретил ее.

ПИТЕР.Была весна. Была весна, когда сдох этот усатый.

Небо подмигивало, звенели сосульки, искрился лед, и весело капало с крыш. Все было веселым — окна, лужи, почки берез. Все радовалось. Все — кроме людей. Они плакали — в трамваях, очередях, на улице. Казалось, они потеряли отца. И только я улыбался.

Я — чужой, иностранец, был мудрецом, был Сократом среди них — я чувствовал, что будет лучше всем — им, мне, Свете!

Я ни черта не понимал, но иногда дальше видит тот, кто ничего не смыслит…

Мы выпили с Иваном Петровичем. Он плакал и все повторял: «Что будет? Что будет?» И я ответил: «Хорошо будет!» И он ушел, обидевшись, недопив, стуча костылем и даже не оглянувшись…

Она вышла двадцатого марта, в 17 часов, 14 минут. Вы можете проверить по календарю — это было точное время прихода весны. Как вам это понравится?