Жан Ануй - Французская одноактная драматургия

Голос матери. На этот раз ты умрешь, Мари-Жанна Керноа. Какая разница — через несколько минут или через несколько часов! Напрасно ты так долго боролась! Всю свою жизнь ты сражалась с морем. Но в тот день ты выпустила весла из рук и упала на скамью. Ты была сломлена. Твой сын Мишель, твой матрос, на руках перенес тебя сюда, в эту мельницу, в наше логово. А твой другой сын, хромой Лан-Мария, постелил тебе постель из водорослей за этим старым парусом, который не надует уже никакой ветер. И ты в агонии. Теперь они оба около тебя ждут, когда ты умрешь. Ну развяжи им руки!

Мишель (брату). Хватит! Заткнись!

Лан-Мария. Ты не хочешь, чтобы я пел?

Мишель. Нет. Так лучше. Отвлекает от дум.

Лан-Мария. Кого?

Мишель. Нас обоих.

Лан-Мария. А что нам тогда остается?

Мишель. Ничего.

Лан-Мария. Пусть будет так!

Голос матери. Они не выдерживают. Жизнь слишком тяжела. Никто бы не выдержал. Я, Мари-Жанна, была последней. Времена изменились, и это к лучшему. Ну же! Ступай ко всем остальным Керноа!

Лан-Мария снова принимается за работу. Мишель идет к двери. Он хочет заглянуть к матери за полог, но колеблется. В двери бесшумно появляется Смуглянка. С притворно-униженным видом она входит в комнату.

Смуглянка. Здравствуйте, мужчины!

Голос матери (разгневанно). Это она? Ты еще не остыла, а она уже тут как тут, падаль!

Мишель. Зачем ты явилась, гадюка?

Смуглянка (плаксиво). Стыдись, Мишель Керноа! Неуместные слова! Я пришла вам пособить. Я подумала, что, если, часом, ваша мать умрет, мужчины не сумеют ее обрядить. Вот будет беда!

Мишель. Беда будет, если я допущу, чтобы твои грязные руки касались моей матери! Стыдись, Смуглянка! Ты торговала своим телом в городских предместьях и вернулась оттуда с дочерью, имени отца которой ты не знаешь, если это только не был сам дьявол во плоти! И ты хочешь обряжать Мари-Жанну Керноа! Ты недостойна даже смотреть на ее лицо.

Смуглянка (притворно смиренно). Я могу стоять на коленях.

Мишель. Прочь отсюда! И если я увижу, что ты бродишь вокруг мельницы, я переломаю тебе кости! Этими руками.

Лан-Мария (мягко и устало). Повинуйся, Смуглянка. Тебе здесь нечего делать. Наша мать еще жива.

Смуглянка. Хорошо, Лан-Мария. Не буду держать зла за худые слова. Я приду позднее. (Выходит.)

Голос матери. Она вернется. Да! И скоро. Падаль! Мои бедные дети слишком слабы, чтобы устоять против нее. И особенно против ее дочери, плода греха. Мари-Жанна Керноа, ты не можешь умереть сейчас, ты должна защитить своих сыновей. Ох! Если бы я только могла встать!

Лан-Мария. Почему ты ее так ненавидишь, Мишель? Она несчастная женщина.

Мишель. Она плохая женщина. Ты думаешь, она вернулась бы на побережье и жила в свинарнике, если бы ее не прогоняли отовсюду?

Лан-Мария. На них, наверно, проклятье, на ней и на дочери.

Мишель. Не говори о дочери!

Лан-Мария. Я говорю только, что и на пей и на дочери лежит проклятье. Какое? Наверно, нетрудно догадаться, если хорошо подумать.

Голос матери (повелительно). Об этом не надо думать!

Мишель. Змеи, Лан-Мария. Я чую запах их яда. Наша мать сворачивала в сторону, когда встречалась с ними на дороге.

Лан-Мария. Она, разумеется, знала почему. А ты, ты знаешь?

Мишель не отвечает и возвращается к двери.

Голос матери. Нет, бедный Мишель. Откуда ему знать? Он просто чует ядовитый дух. Лан-Мария, почему ты вырываешь оружие из его рук? Ведь он старается спасти и тебя.

Мишель (тихо и просительно). Лан-Мария!

Лан-Мария. Что?

Мишель. Посмотри-ка еще! Может быть, она уже умерла?

Лан-Мария. Нет, сейчас прилив. Когда море высокое, люди не умирают.

Мишель. Все же посмотри. Я не могу!

Лан-Марияидет, хромая, за полог.

Голос матери. Я вижу, как мой сын смотрит на меня. Глаза его полны слез. Лан-Мария, бедное мое дитя!

Лан-Мария (из-за полога). Нет. Губы ее шевелятся. Пальцы ее поглаживают саван. У таких стариков не хватает сил умереть. Им нужно время.

Голос матери. Когда носишь имя Керноа, нелегко перейти от живых к мертвым.

Мишель (нетерпеливо-раздраженно). Я жду уже семнадцать дней, Лан-Мария! И чего ради? Лежащая там женщина больше мне не мать. Она меня даже не узнает.

Лан-Мария. Она тебя чувствует.

Мишель. Не знаю.

Лан-Мария. Ты плоть от плоти ее.

Мишель. Я слишком давно отделился от нее.

Лан-Мария. Тебе так кажется. Но она не отделилась от нас. И может быть, из-за нас она и не может умереть.

Мишель. Ты опять бредишь, Лан-Мария.

Голос матери. Он не бредит. Да, из-за вас.

Лан-Мария. Можно подумать, что она нарочно тянет, что она не хочет умереть раньше…

Мишель. Раньше чего?

Лан-Мария. Раньше, чем что-то произойдет. Она тоже ждет.

Мишель. Конечно, ждет. Смерти! Это единственное, что ей остается.

Лан-Мария. Нет. Ее что-то очень беспокоит. А ведь эта женщина не из тех, кто страшится смерть, ты знаешь.

Мишель. Так что же?

Лан-Мария. Даже когда глаза ее закрыты, я ясно вижу по чертам ее лица, что она настороже. Каждый ее мускул напряжен.

Мишель. Пусть успокоится с миром. До самого конца здесь ничего больше не может случиться. Все рассыпается, и люди и вещи.

Голос матери. Ах! Как бы мне удержать эту жизнь, покидающую мое тело! Я истерта до костей, и именно теперь я им больше всего нужна.

Лан-Мария. Это так. Бури подтачивают утесы. Я пас коров там, где ты сегодня бросаешь якорь. А там был раньше хутор, и огонь горел в семи очагах, и все люди назывались Керноа. По возвращении с моря в ограды домов они на руках втаскивали семь баркасов. А потом шесть семей Керноа ушли одна за другой, после того, как шесть раз находили на берегу обломки баркасов, выплюнутых морем, как объедки, после того, как мужчин поглотила пучина. И зимой после каждого отъезда прибой обрушивает еще один дом под соломенной крышей. Наш был последним. Но уже в ночь твоего рождения волны хлестали в дверь, знаменуя твое морское крещение. Когда дома не стало, на всем побережье осталось одно укрытие — эта мельница, давно заброшенная мельником, забывшим золотой цвет зерна. Едва мы успели перенести сюда свой скарб, как баркас отца пошел ко дну и на наших глазах утонул с тремя старшими братьями — Иваном, Жозефом и Луи.