Пять в яблочко

— Вот тебе, — говорит, — срочная директива: выпусти номер с упором на интернациональное воспитание, укрепление политико-морального состояния и культурного уровня. Остальные вопросы преломи и увяжи с текущим моментом в ротном масштабе. — Бодро взмахнул папкой, и только отсекра и видели.

Два дня Колпаченко бегал, беспокоился, уговаривал, согласовывал и увязывал. А тут горячка — все к празднику готовятся.

— Некогда нам статьи, заметки писать: парад! Спектакль! Шефы приезжают!..

Самые активные военкоры в клубной постановке заняты, целый день репетируют: один расстрелянного покойника изображает, а другой — буржуазную даму из насквозь прогнившей буржуазной Европы. К вечеру прибегает редактор в роту, ищет художника.

— Нету, — говорит дежурный, — спешной запиской вытребован в клуб лозунги писать.

Сел на койку товарищ Колпаченко и стал белый, как госпитальная наволочка. Спасибо, библиотекарь Экземпляров навстречу пошел:

— Я, говорит, вам историческую статью напишу и картинок из журналов дам…

30 апреля вечером собралась редколлегия в ленинском уголке газету выпускать. Заметок военкоры написали все-таки порядочно. Новая беда — переписчик Маничкин, который газету пишет, начал ломаться:

— Я, — говорит, — не обязан. Меня, — говорит, — может, три интеллигентных барышни в кино дожидаются. И вообще — нет у меня вдохновения газету переписывать.

Чуть уговорили. Товарищ Колпаченко сам за папиросами для заносчивого переписчика бегал. Стали редактировать. С заметками еще так-сяк, а со статьями — зарез. Сочувствующий библиотекарь 15 листов своего сочинения припер: «История книгопечатания до и после»… уже не помню чего, а другой руководящий товарищ статеечку насчет империалистических акул и хищников дал. Начинается эта веселенькая статеечка так: «Мы неоднократно предупреждали Англию», а кончается: «Да здравствует мировая революция и 5 рота!» И не поместить такой статейки нельзя — обидится.

Сидит редколлегия, старается. Товарищ Колпаченко прямо весь мокрый от спешки стал. Вы попробуйте историю книгопечатания увязать с Первым мая и преломить через красную присягу! А тут еще посторонние зрители мешают: наводят безответственную критику и пальцами тычут. Каптенармус Вавилкин посмотрел на карикатуры и вломился в амбицию:

— Вы что же это грязные намеки делаете будто у меня в цейхгаузе грязь. Я этой клеветы и подрыва авторитета так не оставлю!..

Переписчик Маничкин опять-таки ломается, лимонада требует. А тут как на зло, активисты вздумали спешно переменить в уголке плакаты. Один, самый активный, забрался на лестницу с ведерочком и давай карниз подновлять веселенькой зеленой краской. Как будто бы днем не могли этих сезонных работ выполнить.

Наконец газета готова. Осталось только число-месяц проставить. Красота — не газета: бумага александрийская, шрифт четкий, карикатуры, заставки юбилейные. Словом номерок!

Облегченно вздохнул ответственный редактор товарищ Колпаченко.

— Ну, слава, — говорит, — богу!..

И вдруг, точно в наказание за этот несознательный религиозный лозунг, с потолка на стол полилась зеленая краска. Итак, понимаете ли, удачно полилась: половина на газету, половина редактору на голову. Потом грохнулся котелок, за котелком — лестница, за лестницей — малярный активист.

Бросились к умывальнику краску смывать, да куда тут: свежая нарядная газета обратилась в безнадежно-грязную и помятую портянку. Ужас и уныние сковали редколлегию. Положение было безвыходное. Переписчик смотался в город вместе с художником, а время половина первого ночи. Не упал духом только один ответственный редактор Колпаченко. Геройски стер с головы краску и пошел будить завуголком.

— Давай ключи от шкафа!

Глядим волокет прошлогодний майский номер «Красной протирки». Отряхнул пыль, развернул, вооружился резинкой и химическим карандашом. Первым долгом переправил в заголовке 1927 год на 1928.

— По случаю, — говорит, — стихийного бедствия сойдет. Разве только немного подправить…

И что же вы думаете? — Сошло.

Передовая «К Красной присяге» пошла без изменений. Статейка о «Дне печати» — то же самое. Только над отделом быта пришлось потрудиться — фамилии менять. Скажем, написано, что Сидоренко матерится, — меняем на Иваненку — получается правильно. В старом номере написано, что Егоркин на политзанятиях спит. Переменяем Егоркина на Лыськова. Глядь, и вполне правдоподобная заметка вышла. Ну, а насчет грязи в столовой и раскурки свежих газет, — так прошлогодние заметки в самый раз пришлись.

Утром первомайский номер «Красной протирки» висел в ленинском уголке. Все были довольны. Один ответственный редактор товарищ Колпаченко ходил скучный, и башка вся в зеленой краске.

Вот вы теперь и посудите, кому легче: центральному редактору или ротному? Оно, конечно, Николаю Ивановичу Бухарину, может, тоже как Феликсу Яковлевичу Кону, нелегко было первомайский номер выпустить, но все-таки считаю, что ротному много тяжелее пришлось.

Предлагаю в связи с 5 мая почтить борца и героя красноармейской печати в ротном масштабе товарища Степана Колпаченко!

Кузьма Иванович Корнеев ничем не выделялся среди остальных ребят, прибывших из деревни в зипунах, украшенных заплатами, в лаптях и мохнатых шапках. Только и отличали его по копне рыжих, густых, торчащих из-под шапки волос.

Однако в роте с Кузьмой большая перемена вышла. Ребята сильно удивлялись:

— Уж больно чивой-то задается Кузька: не плюй на пол! не ругайся матом! не будь неряхой!

И понесет, и понесет…

А вскорости бойцы еще больше диву дались. Глядят, в стенной газетке о непорядках в роте расписано, а внизу подпись полностью, «Кузьма Корнеев».

— Только эфто, братцы не дело. Свой парень, и вдруг про нас же брякнул. Нехорошо это, — обижались товарищи на Кузьму.

А Кузьма в ус не дует и вторую заметину черкнул про хороших красноармейцев во взводе.

Ребята уже похваливать стали: справедливый, дескать, военкор — и про хорошее и про плохое пишет. Деляга-парень!..

Так вот, по прошествии времени, приехали Кузьму проведать отец с матерью… Отпросился у командира Кузьма и вскоре расположился со стариками в соседней с казармой чайной и потребовал парочку…

Кузьма рассказывал про службу в Красной армии, про внутреннее и международное, а старик восторженно щупал кузькину гимнастерку и штаны:

— Важно, важно, брат, проживаешь! Штаны-то на тебе знатные.

Кузьма расспрашивал о деревне, потом намусолил огрызок карандаша и стал писать корреспонденцию…