Пять в яблочко

— Вот подлая печка! Разве я спать собрался? Я же только ноги погреть хотел, а она гадина, спину подпалила!

Служба военная, ребятушки, она не что-нибудь такое, шутка, скажем, али забава. Сноровка в ней и выдержка и смекалка нужны больше, чем в каком другом деле.

Иной красноармеец — на него сердце радуется: чист, аккуратен, на посту стоит — залюбованье одно, а чтобы промах там какой дать или, скажем, чтобы на посту заснуть — ни-ни, этого с ним никогда не бывает. Ему что ни поручи, чего ни прикажи — сделает без запинки, легко и скоро.

А есть и такие — глаза на него не глядят: растрепа, ходит сонный, грязный и вшей на себе завсегда кормит. Такому никакой веры нет. Провалит любое поручение, а на посту дрыхнет. Беда с таким парнем!

— Простите, товарищ отдельном, — говаривал такой парень. — Не везет мне в жизни… Планида, говорит, моя несчастная!..

Вишь, дело какое: сам спит, а на планиду жалуется! Да!.. Один такой герой у меня и посейчас в памяти жив. Звали его у нас в роте «неудачливый человек».

И не то, чтобы глуп был или в этом месте (при этом рассказчик показал на голову) винтика какого не хватало. Нет! Это у него все в порядке, а только был разиня, дрепа такой, что вороны к нему в рот оправляться летали. Ну, как проштрафится, бывало, и пойдет ныть.

— Не в добрый час отец меня сляпал, не везет мне в жизни, неудачливый я человек!

— Вы, говорю, товарищ Закидайло, личность ничего себе, в аккурате, и папаша ваш, говорю, не при чем, да вот сам-то вы оченно распущенный, и выдержки в вас никакой нету.

Ребята, бывало, в смех, а он, конечно, скраснеет — стыдно, значит, человеку. Да!..

Вот об этом самом Закидайло я вам и расскажу. К тому времени, как случиться этому случаю, много было за ним грехов разных и замечаний по службе. И что ему ни поручи, что ни прикажи — сейчас пойдет, будто в самделе дельное что-нибудь собирается делать, а уж как возьмется, — непременно чего-нибудь напортит. Раз даже до того дошел, что со стрельбы без одной обмотки вернулся.

— Где же, говорю, у вас обмотка? — Туда, сюда — нету. В другой раз пропал у него противогаз.

— Мальчишка, должно, утащил: все около меня вертелся.

— А голову, спрашиваю, у вас он не стащил? И опять он начал про свою планиду несчастную рассказывать…

Уж и выговоры ему были, и наказания разные, чего только ни делали, а с него — как с гуся вода.

Посуда, бывало, у него грязная, в нее положить что — и то противно, а не только что есть из нее.

— Неужели, — говорю, — товарищ Закидайло, и тут планида виновата, что посуда у вас с месяц не мыта?

— Планида, товарищ командир, она во всем виновата — грустно этак отвечает.

— Ну-ка, мойте котелок, а я посмотрю, как планида ваша грязнить его будет.

И только это вышли мы на двор, к корыту, где колодец у нас, полез он за водой, повернуться я не успел, а он ко мне:

— Товарищ командир, котелок в колодец упал, дозвольте новый получить!

— Как же это, — говорю, — так?

— Я только за водой полез, а меня под руку планида толк-толк, ну, котелок и полетел в колодец.

Взяло меня за живое, вижу — человек явно народное добро ни во что не ставит.

— Достаньте, — говорю, — котелок чем хотите.

Что же вы думаете? — достал. Никакая планида не помещала. И после этого стал он лучше чуть-чуть. Да только ненадолго. Не сдержался он. Дневалил как-то, да и дал храпака. А я казармы обходил ночью. Смотрю, парень дрыхнет. Подошел, натурально, к нему и давай стаскивать оружие… Револьвер снял, шашку тоже. Сапог один хотел стащить для большего сраму, да думаю, проснется — не стал.

Взял я наган да как гаркну: руки вверх! Вскочил он — и орет: — Ой, батюшки, грабят!.. Планида моя разнесчастная!..

Взгрели тут как следует Закидайлу, а я ему после этого объявил: — Ну, теперь планиде вашей демобилизация подоспела, уволена она в бессрочный отпуск. Теперь вы сами по себе, а планида сама по себе, потому ей увольнительный билет выдан и литер также.

С той поры стал он бойцом, до конца службы в исправности был и домой поехал с честью.

Рассказывал сам потом про свою планиду: — Ерунда, — говорит, — это, баловство и распущенность! Всегда, — говорит, — планида будет несчастная, как зевать да лодырничать будешь!

— Кто у вас чаще всех неочередные наряды получает?

— Чиркин!

— А кто самый неряшливый?

— Неряшливый — пожалуй, Чиркин!

— Ну… а кто насчет симуляции горазд?

— О, насчет симуляции горазд Чиркин!

— Да это что у вас однофамильцев много: все Чиркин да Чиркин?

— Вот в том-то и штука, что у нас только один Чиркин в роте!

Желательно, чтобы:

1. Командир взвода заболел дезинтерией, а отделенные — малярией.

2. Военком уехал в отпуск.

3. Библиотекарь женился и на время закрыл библиотеку.

4. Политрук спал до 10 часов утра.

5. Стенкоры ослепли.

6. Начальство побольше отлучек давало.

7. Сапожник повыше каблук поставил.

8. Портной получше шинель перешил.

9. Лошадь возила на пост и в уборную.

10. Работница ухаживала за койкой, обмундированием и чистила сапоги.

— Товарищ доктор, уж сколько мы порошков Великанову передавали, а температура все такая же высокая.

— Сейчас узнаем. Великанов, что у вас болит?

— Слабость большая.

— Стул у вас был?

— Какой тут стул, ежели и на постели сидеть невозможно!

— Ну, на двор вы ходили?

— Помилуйте, лекпом и в коридор-то не пустит.

— Эк, непонятливый! Потребность у вас была?

— Только испить раз хотелось, больше никаких потребностей не было.

— Ну, что с ним сделаешь! А порошки вы принимали?

— Принимал, от лекпома принимал…

— И не действуют?

— Без надобности лежат.

— Как лежат? Где?

— В кармане. Почитай, штук с десяток накопилось.

— Как же вы говорите, что принимали?

— Чай, я не дурак. Какая с того польза, ежели выпьешь один, а на другой день в роту итти придется? Пускай лучше в кармане лежат — так-то спокойней!

— А ты мне, промежду прочим, скажи, — нагнулся к соседней койке красноармеец Иванюк, — скажи ты мне: могу я на недельку, того… домой?..

— Ежели есть обстоятельства — почему нет? Очень даже возможно.

— Ну, а ежели никаких — а? — Иванюк заговорил шопотом и сделал заговорщическое лицо…

— Эх ты, елемент! — сказала койка. — Позорный ты есть человек, и быть тебе на губе. Да таких красноармейцев…

Иванюк сидел в избе-читальне села «Гнилые луга». В читальне было много народу, и Иванюк говорил: