Светлана Багдерина - Операция «Ледышка»

Студиозус скосил глаза в книгу, отыскал заголовок, убедился еще раз, что читает именно заклинание отмены иллюзии [10] Так, на всякий случай. , поднял над головой руку с зажатым в горсти порошком реверсивного действия, заботливо приготовленным с вечера, четко и ясно выговорил завершающие слова и бросил порошок в огонь.

Пламя ритуальных свечей, чахлое и бледное еще секунду назад, взмыло под потолок, оставляя черные пятна на балках и заставляя зажмуриться, а воздух на несколько секунд наполнился едким зеленым дымом. Агафон вдохнул и тут же зашелся кашлем, сгибаясь пополам, а когда разогнулся и протер немилосердно слезящиеся глаза, то сердце его пропустило такт.

Там, где должна была стоять Мари, кашляя и чихая, по-прежнему стояла ледяная скульптура.

— Кабуча… — пробормотал Агафон и упрямо вскинул руки для второй попытки.

Еще более дымной и еще менее успешной, чем первая.

Яростно швыркнув носом, он утер рукавом слезящиеся глаза и уткнулся в желтые страницы книги, проверяя, все ли сделал, как надо:

— Свечи… Есть… С запахом снега… Да… Септограмма… Есть… Синим фосфорным мелом… Да… Сосульки разновеликие…

— Агафон? А-а-а-апчхи! — гафон! — жалостливо протянула скульптура. — А к-когда я обратно п-превращаться б-б-буду? Я же скоро с-совсем з-замерзну… И п-правда в ледышку п-превращусь…

— Скоро… погоди… — сердито буркнул студент и забегал взглядом по выцветшим чернильным строчкам с удвоенной скоростью. — Опилки пяти пород хвойных… кровь летучей мыши… шерсть выкусеня… глаза тритона… крылья синей мухи…

— Агафо-пчхи! — фон?..

— …перемолоть в ручной мельнице из колокольной бронзы… левой рукой… на расстоянии не меньше двадцати метров от земли… в полночь… сделано… использовать в течение пяти час… К-кабуча!

— Агафон? — притопнула девушка то ли от нетерпения, то ли пытаясь согреть ноги. — Ну когда уже? Меня мадам Жюли потеряет! Она ругаться будет! Ну пожалуйста, скорей!

«Скорей?! Что — скорей?! Она что, не понимает?! Я уже целых два раза попытался, хоть и после первого было понятно, что все — чешуя на постном масле! Она что, не видит, что я больше не знаю, что делать? Не знаю!..»

Студиозус опустил фолиант и глянул на живое воплощение Ледышки — внучки Деда Колотуна: растерянный взгляд встретился с вопросительным и тут же стыдливо шмыгнул обратно в книгу. Вовремя сообразив, что великие маги и уж, тем более, кумиры женщин не ведут себя как нашкодившие школяры, а взирают на мир мудро и устало, Агафон сурово нахмурился и опять посмотрел на Мари, лихорадочно внушая себе: «Я мудрый и усталый. Я усталый и мудрый. Я так устал, словно переписал от руки за полчаса всю эту дурацкую… то есть, мудрую книжку, а мудрый я оттого, что умудрился опытом веков и повидал за свою долгую жизнь пень знает сколько всякой ерунды, и поэтому устал вообще до полусмерти, и осталась у меня в голове только одна усталая, но мудрая мысль…» — на этом этапе фантазия Агафона забуксовала, и на помощь ей пришло подсознание: «…добраться до „Сиреневой вороны“, надраться с нашими в честь Нового года и побить медик… то есть, сделать что-нибудь мудрое, что могут сделать только по-настоящему усталые и мудрые великие маги…»

Ему казалось, что внушение работало замечательно, пока девушка не сдвинула озабоченно брови:

— У т-тебя з-зуб з-заболел или из-зжога н-началась?

Тьфу ты, дура…

Или издевается?

Он быстро отвел глаза, выругался про себя, чувствуя, как краска стыда и гнева залили его лицо, зыркнул на прачку, собираясь сказать ей что-нибудь резкое и едкое…

И обидные слова застыли на языке.

Потому что, обняв себя руками за полупрозрачные плечи и съежившись, Мари дрожала, но не сводила с него искреннего, доверчивого взгляда.

Если бы она кричала, ругалась, проклинала его, насмехалась или грозилась нажаловаться преподавателям, ему было бы легче на душе и, может даже, он мог бы сейчас спокойно захлопнуть книгу и отправиться в «Сиреневую ворону» пить пиво и слушать столичных музыкантов в ожидании, пока кто-нибудь из профессоров не придет за ним и не потащит к ректору, но вырваться и убежать из мертвой хватки этого чистого, бесхитростного взгляда он не мог.

— Аг-г-г-гафон?..

— Сейчас, не подпрыгивай, — угрюмо буркнул студент, и Мари, не распознав фразеологии, послушно замерла.

— Кабуча бестолковая… — прошипел сквозь зубы Мельников и исступленно залистал украденную в библиотеке «Большую хрестоматию иллюзий».

Не может быть, чтобы было только одно противозаклятье, обязательно должны быть другие… Только найти бы их… Только бы найти…

Нашлись они сравнительно скоро, целых восемь. И что с того, что все они помещались в разделе «Высшая магия» — любому дураку понятно, что если точно следовать всем инструкциям, то выполнить можно все, что угодно.

Материалы для их наложения — все и сразу, на всякий случай — студиозус нагреб в опустевших перед праздником лабораториях и притащил в сарай уже через полчаса. Вместе с ними он вытащил из мешка одеяло и протянул так и не вышедшей послушно из септограммы девушке.

— Сп-п-пасибо, — жалкая улыбка скользнула по ледяным губам Мари. — К-какой ты з-заботливый!

Агафон прикусил на языке раздраженное слово и хмуро буркнул:

— Это для заклинания надо. Накинь на себя и держи обеими руками за верхние углы.

— Х-хорошо, — ледяные ресницы разочарованно опустились с легким звоном.

Агафон быстро подновил септограмму, расставил ключевые артефакты, сверился с инструкцией, переставил, сверился еще раз, поменял местами второй и третий, прочитал снова, подвинул шестой, связал их, запитал по мере сил, прочитал нужные слова — почти не запинаясь…

Ничего.

— К-кабуча… — растерянно моргнул чародей.

Морально он был готов к клубам дыма, световому шоу, искрам и брызгам, даже если заклинанием они не подразумевались, но вот так вот — молчаливое ничего, словно плевок в лицо?..

— Т-ты уже з-закончил? — грустно вопросила из септограммы Мари.

— Только начал, — раздраженно рыкнул чародей и принялся расчищать поле деятельности для следующего заклинания.

— Т-ты не т-торопись… н-не в-волнуйся… Н-наверное, эт-то очень с-сложные заклятья… д-для самых м-могучих волшебников… которые уже т-триста лет в-волшебничают… н-не меньше… и с-сами кучу к-книжек п-понаписали… Иначе у т-тебя б-б-бы все п-п-получилось д-давно!.. — выстукивая зубами чечетку и рискуя откусить себе язык, подбадривала она его.

После четвертого у Агафона не осталось сил на нее злиться. После пятого стало интересно, чего еще такого она может придумать, чтобы оправдать его беспомощность и неумение в своих глазах. После шестого всякая блажь стала лезть ему в голову, вроде того, что она не оправдывает его, а на самом деле верит в то, что говорит, и снова горячая досада и гнев — но уже не на нее, а на себя — вспыхнули в его душе, а еще упрямое желание непременно доказать и показать. После седьмого — что оправдывает его не перед собой, а перед ним самим, что, конечно, было еще большей ерундой. После восьмого…