Олег Батлук - Исповедь старого молодожена [сборник litres]

– Ну что же ты так втрескался-то в меня, придурок?

А он смотрел на нее щенячьими глазами собаки Баскервилей и по-животному принюхивался к ней.

– Как я могу тебе помочь? – спрашивала Катя. – Хочешь, по голове поглажу?

И здоровенный амбал, пятьдесят прыжков с парашютом без парашюта, послушно клал ей голову на плаху коленей, а она гладила его волосы, безо всякого подтекста, абсолютно по-матерински.

А потом откинулся Крюгер.

Во дворах его ждали. Ждали с особым нехорошим чувством, ведь все знали, что до Крюгера дошли слухи о Кате и десантнике.

В тот день, когда ждали Крюгера, я видел десантника. Он разговаривал со старшими ребятами. Десантник сказал:

– Пойду скажу ему, что ничего не было. Это же я приставал. Пусть убивает меня, а не ее.

Ребята пытались его отговорить. Каждый понимал, что любой разговор на подобную тему с Крюгером означал форменное самоубийство. Ведь исход противостояния трехметрового десантника с тщедушным и щуплым Крюгером был предсказуем: у десантника не было ни шанса.

Крюгер появился под вечер. Мы обступили его, особенно мелкота, и пожимали ему руку, и хлопали по плечу в желании дотронуться до чего-то взрослого и запретного. Нам казалось, что «крутизна» Крюгера способна передаваться воздушно-капельным путем, и мы жались под его татуированные крылья. Внезапно все расступились. К Крюгеру подошел десантник.

– Ничего не было, – сказал десантник.

– Я знаю, – ответил Крюгер.

Десантник выдохнул так, что качнулась ближайшая береза. И десантник, и старшие ребята, и мы, мелкота, стоявшие рядом, и еще добрый десяток статистов, расположившихся подальше (от греха), воочию увидели: он знает. Не верит, не надеется, не догадывается, не чает, не уповает, не рассчитывает, не анализирует – он знает.

Крюгера с Катей расстреляли в одной машине в девяностые. Вряд ли они могли расстаться как-то иначе. Развод и прочие дешевые финалы были не для них.

А я с тех пор всего пару раз встречал пары, в которых оба – знают. Пары, рядом с которыми все эти наши «любовь», «страсть», «нежность», «избранник», «судьба» – просто нечленораздельное человеческое карканье.

Про секс я, к сожалению, узнал от отставного прапорщика Загорулько, который вел в нашей школе начальную военную подготовку.

В тот день он расхаживал по классу, демонстрируя нам муляж гранаты (его любимый военный фетиш), когда углядел под тетрадкой Скворцова то, что тот тайком изучал. Это был журнал Playboy. Понятное дело, заграничный и на английском (советские годы), и кто-то притащил его в школу, как всегда бывало в таких случаях, на «один день».

– Трофейный? – взревел Загорулько, отбирая у Скворцова Playboy, и тот понял, что только что предал родину.

А потом отставной советский прапорщик Загорулько размахивал вражеским журналом над головой и вопил:

– Секс? Секса захотели?!

Он произносил секс не через «э», а через «е», из-за чего от секса практически ничего не оставалось.

– Какой вам секс, особенно тебе, Скворцов! – кричал Загорулько. – Вы же еще гранаты на норматив не отметали!

На этих словах он для усиления воспитательного эффекта сильно потряс Playboy-ем над головой, и из журнала выпал сложенный вдвое традиционный постер с девушкой месяца. Грудь девушки месяца оказалась ровно напротив глаз отставного прапорщика Загорулько. Прапорщик застыл, держа в одной руке девушку месяца, а в другой муляж гранаты, и нам показалось, что из его ушей пошел пар.

– Товарищ прапорщик, гранату не уроните, – сгорбился Скворцов.

– Она ненастоящая… – прошептал прапорщик.

И было непонятно, про гранату он это говорит или про девушку.

Несмотря на то, что я рос во дворах в восьмидесятые, вырос я довольно наивным подростком. Великая русская литература, которой я хлебнул от души, законсервировала во мне иллюзии в собственном соку.

Однажды в старших классах я сильно обжегся. Не в переносном смысле, от несчастной любви, а в прямом, от кипятка. Такая вот прозаическая судьба. Задумался о чем-то с горячим чайником на кухне – и вместо чая заварил в чашке руку.

Взрослых дома не было, но и я сам уже был взрослым, по собственным подсчетам, как-никак целый старшеклассник, поэтому я быстро придумал, как себя спасти. Неподалеку от моего дома находился кожный диспансер. «Кожный диспансер» – в нашей домашней телефонной книге он был записан именно так. Туда со своей обожженной кожей я и отправился.

По наивности я и не догадывался о полном названии этого медицинского учреждения: «кожно-венерологический диспансер». Это был знаменитый, только не среди меня, КВД, в котором лечили преимущественно не кожу, точнее, кожу, но преимущественно не в области рук.

В КВД я зашел смело. С высоко поднятой головой. Действительно, чего мне было бояться, слегка ошпаренному цыпленку.

В здании диспансера царил полумрак. В нем не сразу различались люди: люди были тоже мрачны. Они плавали по коридору какими-то приглушенными рыбами, не задевая друг друга. Я встал в очередь в регистратуру.

Посетители что-то бурчали у окошка, так что ничего не было слышно, получали свои медицинские карты и, брезгливо держа их двумя пальчиками, отходили. За мной в очереди стояла девушка, в которую я сразу чуточку влюбился: ее яркий макияж красиво сиял даже в полумраке, а такие короткие юбки, как на ней, я видел только один раз в жизни – в фильме «Маленькая Вера», и не думал, что они встречаются в природе. И макияж, и юбка подсказывали мне, что девушка очень романтичная.

Женщина по ту сторону окошка сразу спросила, есть ли у меня карта. Я сказал, что нет, что я первый раз.

– Все всегда бывает в первый раз, – философски заметила женщина по ту сторону окошка, – вы только не волнуйтесь.

Я не понял, зачем она это сказала: я нисколечко не волновался. Во-первых, рука не самый важный орган, во-вторых, рука была левая.

– Что у вас случилось? – доверительно спросила женщина.

– У меня ожог! – ответил я честно, не понижая голоса.

Я почувствовал, как очередь за моей спиной одновременно выдохнула.

Женщина по ту сторону окошка ничего не ответила – только очень часто заморгала.

А романтичная девушка за моей спиной почему-то сказала:

– Ничего себе ты разогнался, дорогой.

Пока очередь неприлично гоготала, ломая свою прямую линию, я еще раз внимательно посмотрел на девушку: пожалуй, ее романтизм был мной сильно преувеличен.

В квартиру над нами въехали новые жильцы. Мы не видели их, только слышали, как принято в современных городских катакомбах.

И началось.

Сверху стали доноситься похотливые стоны. Причем только мужские. Хотя другие наши соседи утверждали, что там поселилась семейная пара.