Роман Днепровский - Профессор Шариков и его вклад в совецкую науку

- Профессор! Кажется, он очнулся! Приходит в себя! Глаза приоткрывает! — лицо отвернулось куда-то в сторону, и теперь Фима видел его в профиль. Как ни слаб он был после наркоза, а вот — поди ж ты! — отпечатался этот профиль в его памяти столь же отчётливо, словно отчеканили его на аверсе золотого империала.

- Ну, а как же иначе-то, дражайший Иван Арнольдович? — донеслось откуда-то издалека, — ничего ему не сделается, пациенту нашему! И Котофей Котофеевич теперь поспокойнее станет, без семенных-то желез… От Севильи до Гренады, в тихом сумраке ноче-е-ей… — незнакомый голос гудел уже где-то вдалеке, и Фима вновь провалился в чёрную пустоту…

…Одетый в белые бурки, в барашковую шапку, стоял король налётчиков Фима Бриллиант в окружении своей кодлы, и пристально глядел на жалкого фитиля, рывшегося в мусорной куче за хозблоком. Очень пристально вглядывался в знакомый — почему-то, очень знакомый! — профиль, силясь что-то вспомнить… А когда вспомнил, что-то негромко произнёс — и в ту же секунду, преодолевая брезгливость, от кодлы отделились двое, и двинулись к доходяге — а Фима Брилиант пошёл прочь, аккуратно выбирая дорогу, чтобы не испачкать свои белоснежные бурки.

С этого-то дня началась у з/к Борменталя И. А. совсем другая жизнь. Сначала, увидев, как движутся к нему двое уголовных, Иван Арнольдович испугался, было — но через секунду страх уступил место равнодушию: чему быть — того не миновать, так лучше уж — поскорее… Вот сейчас эти двое просто запинают меня на потеху своему "бугру" — а, и пусть: хоть отмучаюсь, наконец!… - но подошедшие воры вдруг подняли доходягу, взяв за локти, и повели куда-то. Дальше Иван Арнольдович помнил и вовсе смутно: помнил он, что привели его в какой-то сарай-не сарай, кладовку-не кладовку… что был там какой-то старик, и что один из воров сказал тому старику: " — Откормишь его — Брилиант приказал! — сразу жрать много не давай, пусть ест потихонечку… У шныря возьмёшь для него новую робу и валенки — Фима распорядится — и пока в себя не придёт, будет жить у тебя…".

Долг платежом красен: опознав в лагерном доходяге того самого доктора, что после операции целую неделю в той профессорской квартире выхаживал его, словно малое дитя, Фима Бриллиант, как честный вор, в самый последний момент успел, едва ли, не за шиворот оттащить бывшего доктора от той черты, за которой — Небытие… Две недели откармливал Ивана Арнольдовича старый каптёр: сначала отпаивал жидким бульоном, а когда доктор немного окреп, то в его рацион вошли и мясные блюда — копчёные свиные уши и отварные коровьи глаза. Наконец, когда Иван Арнольдович уже мог без посторонней помощи держаться на ногах, в одну из ночей за ним пришли те же двое, что привели его в эту каптёрку, и вежливо сообщили, что Фима Бриллиант хочет говорить с дохтуром.

О чём уж был тот недолгий разговор в бараке, где жили блатные, так и осталось между ними — бывшим приват-доцентом Иваном Борменталем и лагерным авторитетом Фимой Бриллиантом — да только с тех пор, и до самого своего освобождения в далёком ещё 1956 году Иван Арнольдович больше никогда не голодал. Более того: пристроили бывшего приват-доцента на непыльную работёнку — хлеборезом — но должность эта была, скорее, для отвода глаз: на самом-то деле заделался Иван Арнольдович лепилой. Знали об этом, конечно же, далеко не все: к примеру, лагерный фельдшер готов был хоть диаволу душу продать — только бы узнать, кто тот лепила, что делает зэкам такие мостырки — но немногочисленные пациенты Ивана Арнольдовича крепко держали язык за зубами. И в этом статусе бывший ассистент и бывший любимый ученик профессора Ф.Ф.Преображенского благополучно дожил до самого своего освобождения, пережил сучью войну, и вышел на свободу весной 1956 года, имея за плечами восемнадцать лет заключения и… обширные связи в преступном мире.

…А что же Полиграф Полиграфович Шариков? Прости, читатель: мы настолько увлеклись жизнеописанием доктора Борменталя, что совсем потеряли из виду нашего главного героя.

Поступив в 1926 году в Институт Красной Медицины, Полиграф Полиграфович успешно закончил его в 1931 году. Скажем честно: во время учёбы студент Шариков звёзд с неба не хватал, и если бы не пролетарское происхождение, да не раны, полученные на колчаковских фронтах (о чём имелась к тому времени уже и соответствующая бумажка), да не заступничество ставшего к тому времени Секретарём Хамовнического райкома ВКП(б) товарища Швондера, то скорее всего, никакого института Полиграф бы, конечно же, не закончил. Но он был шит не лыком: понимая, что в спецдисциплинах слабоват, студент Шариков компенсировал этот факт активной общественной работой: регулярно публиковал свои заметки как в ВУЗовской стенгазете, так и в "Вечерней Москве" — клеймил в них замаскировавшихся социал-оппортунистов и прислужников старого режима. Да так клеймил, что его побаивались даже маститые профессора: ведь после каждой публикации студента Шарикова немедленно собиралось общее собрание преподавателей и студентов — и тех, чьи персональные дела рассматривались на этих собраниях, нередко прямо из актового зала увозили на карете "скорой помощи" с ударом. А бывало и так, что после очередного разоблачительного пассажа Полиграфа, заподозренный им в "классовой чуждости" преподаватель, попросту… пропадал! Поэтому, с Полиграфом старались не ссориться ни студенты, ни преподаватели; тем более, все видели, что парень, в меру своих сил, старается овладеть и специальными профессиональными знаниями: вон, как потрошит кошек да собак в виварии! — целыми днями там торчит, режет-режет, режет-режет, режет-режет… При этом, ещё успевает и комсомольской работой заниматься, на собраниях выступать, да социал-прислужников мирового империализма через газеты разоблачать.

- И как тебе, Полиграф, удаётся так ловко срывать маски с врагов рабоче-крестьянской власти? — спрашивали у Полиграфа товарищи-комсомольцы.

- А у меня на них — нюх! — с гордостью отвечал Шариков, небрежно оправляя полувоенный френч, который носил, казалось, не снимая.

Лишь одна заметка, подготовленная Шариковым специально для "Вечерней Москвы" и "Московской Правды" была снята с первых полос в самый-самый последний момент, а набор её рассыпан — то была статья "Империалистический Живодёр в восьми комнатах". Читатель, вероятно, уже догадался, кто был героем этой, так и не опубликованной статьи — а о том, почему она так и не была опубликована, не знал даже и сам автор. Вроде, глухо намекал его покровитель Швондер, вроде был звонок… оттуда… тебе, Полиграф, лучше не знать, откуда был звонок. Забудь, Полиграф.

Весной 1931 года Институт Красной Медицины был уже позади, и молодому врачу Шарикову П. П. предстояло ехать в Сибирь: там, у Магнитной Горы, начиналась колоссальная стройка — и, конечно же, там были очень нужны врачи. Но у Шарикова были иные планы: ему хотелось остаться в Москве, и заниматься наукой. Покровитель — Швондер — пришёл на помощь и здесь: похлопотал, где нужно, замолвил словечко, перед кем нужно, позвонил в Моссовет — товарищу Пеструхину, в наркомат образования — товарищу Вяземской — и Шариков остался при Институте Красной Медицины, на кафедре эксперементальной хирургии. Если бы Швондер только знал, как отблагодарит его протеже через неполных семь лет… Но Швондер этого, конечно же, знать никак не мог.