Роман Днепровский - Профессор Шариков и его вклад в совецкую науку

…Опечатывать квартиру профессора Преображенского приехал сам Заместитель Наркома товарищ Жаровкин. Едва скользнув взглядом по Зине и Дарье Петровне, процедил своим архаровцам: " — Посторонние в квартире!" — и те, буквально, вытолкали обеих женщин не только из квартиры, но и из подъезда на мостовую. Дарье ничего другого не оставалось, кроме как отправиться пешком на Ярославский, а оттуда — в родную деревню, в которой она не была уже лет двадцать, и где её никто не ждал; Зина же прямиком направилась в факультетскую клинику при Институте Красной Медицины, разыскала там доктора Борменталя, и с криком: "Не дайте погибнуть на улице, Иван Арнольдыч!", упала ему в ноги. Как ни был напуган доктор рассказом Дарьи Петровны, а всё же, решился принять участие в судьбе Зины: упросил Главврача принять гражданку Бунину на ставку технической работницы — то есть, попросту говоря, поломойки при клинике — с выделением ей для жилья служебной комнаты в цокольном этаже, между кастелянской и мертвецкой. И на том спасибо.

Ни доктор Борменталь, ни Зина, ни Дарья Петровна не знали, да и не могли знать, что в то самое время, как одна из них тряслась в общем вагоне, отправляясь навстречу неизвестности, а другая рыдала в холле факультетской клиники, мрачный Жаровкин телефонировал из профессорской квартиры сначала Самому наркому Ягоде, а затем, получив инструкции от шефа — в Институт Красной Медицины, где срочно затребовал прислать в бывшую квартиру скончавшегося профессора Преображенского специалиста для разбора бумаг профессора — новоиспечённого кандидата медицинских наук Полиграфа Полиграфовича Шарикова. Не знали они — да и не могли, конечно же, знать — и о том, что пройдёт совсем немного времени, и никому не известный прежде кандидат медицинских наук Полиграф Шариков получит на руки ордер за подписью Зампред МосГорИсполкома товарища Пеструхина — и, на основании этого ордера, вселится во все восемь профессорских комнат… что в одну из ночей сам Первый заместитель Наркомвнудела товарищ Жаровкин пожалует в эту квартиру, и Шариков выдаст ему одну-единственную папочку из обширного архива бывшего владельца — и что товарищ Жаровкин увезёт эту папочку, и её спрячут так, что никто и никогда больше эту папочку не увидит… что в один прекрасный день доктору Борменталю будет предложено написать для Полиграфа Полиграфовича, вслед за кандидатской, и докторскую диссертацию… что, написав её, Иван Арнольдович вдруг, внезапно попадёт в такое странное место, в котором через несколько дней будет рассказывать незнакомым угрюмым людям совершенно ужасные вещи, и мечтать только об одном: чтобы только эти люди его больше не били… что вскорости судьба сведёт его на Салехардской пересылке с ещё недавно всесильным партийным бонзой Швондером — и что жить этому Швондеру осталось ровно год и три месяца… Ничего этого они, конечно же, не знали, да и знать не могли…

…Ранним ноябрьским утром 1957 года во двор Института Экспериментальной Хирургии им. проф. Ф. Ф. Преображенского въехал новенький персональный ЗИМ; услужливый шофёр проворно выскочил из машины и поспешил распахнуть дверцу. В следующий момент из машины вышел невысокий пожилой мужчина в дорогом английском костюме: его пиджак украшали золотая звезда Героя СоцТруда и орден ленина. Это был хорошо знакомый нам Полиграф Полиграфович Шариков — основатель Института Экспериментальной Хирургии, лауреат сталинской премии, профессор, член-корреспондент Академии Наук СССР. Он приехал, чтобы поздравить коллег с юбилеем Октябрьской революции, чтобы рассказать молодым учёным о своём любимом учителе, профессоре Преображенском, вдвоём с которым они когда-то создавали этот замечательный институт. Уж что-что, а выступать перед аудиторией профессор Шариков умел.

Возле главного входа в институт взгляд профессора зацепился за что-то неприятное… Опять этот дворник! как его?… Клим?… Да-да — Клим Чугункин, или Чугунков — неважно. Старый оборванец — явно, из бывших зэков, если судить по речи и повадкам — притащился сюда год назад, и техничка-поломойка Зинаида Бунина упросила, чтобы его приняли на дворницкую ставку и разрешили поселиться вместе с ней в служебной комнате: мол, он ей двоюродным братом приходится… Ладно, братом, или не братом — это нам неважно: пусть знает Зинка, что Полиграф Полиграфович зла ни на кого не держит: Полиграф помнит, как ты чесала ему за ухом, когда он был псом — а про то, что ты, Зинка, побрезговала Полиграфом, когда он стал человеком, Полиграф уже и забыл… Ладно, примем мы твоего Клима дворником, и если тебе по нраву эта лагерная рванина, то пусть кобелит тебя, пока ещё может… если только может… А всё-таки, что-то во взгляде этого дворника настораживало профессора Шарикова. Или это — генная память? — ведь он всегда знал, что изо всех пролетариев, дворники — самые гнусные твари. "Ну, чё смотришь, вражина? — думал профессор, ловя на себе взгляд дворника, — думаешь, боюсь тебя? Да я самого Усатого Павиана не боялся! — подумав так, Полиграф Полиграфович невольно вздрогнул, вспомнив свою единственную в жизни встречу с Хозяином, — думаешь, тебя испугаюсь?…".

…Больше всего в последние годы лагерной своей недо-жизни мечтал Иван Арнольдович о том, как выйдет на свободу и вернётся в Первопрестольную — и, если очень уж повезёт, устроится в ту самую факультетскую клинику при бывшем Институте Красной Медицины. Не врачом, конечно же — кто ж бывшего зэка врачом примет? — а хотя бы санитаром. Можно даже при морге: Иван Арнольдович готов хоть трупы обмывать, лишь бы оказаться там, где прошла его молодость. Поэтому, перед самым освобождением пришлось вновь говорить с постаревшим "законником" Бриллиантом. Фима слово сдержал: дал в Москве адресок — и когда Иван Арнольдович добрался до белокаменной и пришёл к чистоделу, тот тут же, без лишних слов вклеил его фотографию в паспорт на имя Чугункова Клима Петровича, такого-то года рождения, русского, беспартийного, несудимого… С этими документами можно было уже и в клинику двигать. Интересно: встретит ли он там Зину, которую двадцать пять лет назад устроил при клинике техничкой, и даже помог получить комнату?…

Зина нашлась в той же комнате. Ивана Арнольдовича признала с первого взгляда, от радости и от страха онемела и едва не грохнулась в обморок — но тут же, взяв себя в руки, стала собирать на стол. Выскочила из комнаты, сбегала до мертвецкой, выпросила у орудовавших там патологоанатомов поллитровку чистейшего медицинского спирта… Вся ночь прошла в разговорах, в слезах, в воспоминаниях — а наутро опухшая и невыспавшаяся Зина пошла к Самому… к профессору Шарикову — просить, чтобы многоуважаемый Полиграф Полиграфович сжалился и принял на дворницкую ставку её двоюродного брата, инвалида… что жить они могут и вдвоём, в одной комнате. Полиграф Полиграфович разрешил.